Барбара Вайн - Сто шесть ступенек в никуда

— Он умрет?

— Наверное.

— Я тут останусь одна, — сказала она. — Буду одна в доме. Не знаю, справлюсь ли.

— У тебя будут коты, — ответила я.

Я остановилась в доме отца, в поселке, где средний возраст жителей, как говорят, приближается к семидесяти. Я уже привыкла к этому, потому что каждый год приезжаю сюда на неделю, но в прошлом старалась выбирать время, когда проводится Арундельский фестиваль или в Чичестер приезжает хороший театр, чтобы мне было чем заняться. А однажды, четырнадцать лет назад, когда отец только купил дом, я провела тут целый месяц, захватив с собой пишущую машинку, — пыталась писать, пыталась казаться нормальной. Бедняга, он, наверное, думал, что должен заботиться обо мне на протяжении долгих лет, всю жизнь. Я не могла ему объяснить, что лишилась дома, друзей, что моя жизнь кончена, но сочинила достаточно убедительную версию для самой себя — нежелание жить в доме, где совершено убийство.

Почти все эти дни я провела в больнице у постели частично парализованного отца, который лежал с нелепо перекошенным лицом. Вне всякого сомнения, подобные чувства испытывает каждый, у кого умирает отец. Никогда раньше у меня не было такой глубокой депрессии, вплоть до физического недомогания. На меня навалилась неимоверная усталость, как у Белл после выхода из тюрьмы, и я много спала. Засыпала на стуле у постели отца, а вернувшись вечером в его дом, дремала в кресле у телевизора. А ночью я спала плохо. Лежала с раскалывающейся от боли головой и думала. Наблюдала, как из темноты проступают фигуры и тени — независимо от того, закрыты или открыты у меня глаза, я вижу мужчин и женщин, которых раньше не встречала, странные лица, подобные лицам незнакомцев, которых мы видим во сне. Мне всегда казалось, что одна из самых странных вещей на свете — это способность мозга придумывать людей для наших снов. Или они не придуманы? Может быть, мы их уже где-то видели, и их образ, словно фотография, запечатлелся у нас в сознании? Из толпы чужих лиц иногда выплывает лицо Козетты, а иногда Марка, но всегда по отдельности, разделенные множеством незнакомцев.

В ту ночь, четырнадцать лет назад, я быстро заснула — с облегчением. Но утром поняла, что если у Козетты, возможно, все хорошо, то у меня нет. Она сохранила Марка, но я потеряла Белл. Он был любовником Белл. Когда, спрашивала я себя, это было в последний раз? Когда Марк в последний раз занимался любовью с Белл? И вдруг поняла, когда. Той ночью, когда умерла Тетушка. Козетта умоляла Марка остаться, и я, святая наивность, направила его наверх, в комнату рядом со спальней Белл.

Другой ночью, после сцены в ресторане, когда они с Козеттой катались на машине — ехали, останавливались, снова ехали, выходили, чтобы прогуляться, сидели на скамейках в парке, — Марк ей все рассказал, был вынужден, потому что ничего другого ему не оставалось. Все выложил: план Белл и то, как он, сопротивляясь все больше и больше, пытался его осуществить. И Козетта его простила. Почему бы и нет? Трудно отказать в прощении человеку, любовь которого к тебе удержала от подлости. Но кто-то должен быть виноват. Не малодушный пылкий любовник, а козел отпущения. За эти долгие часы объяснений и оправданий Марк был обязан (ничего другого ему не оставалось) переложить вину на кого-то другого, убедить, что он лишь исполнитель, а стратегия и оригинальный замысел принадлежат не ему.

Не в привычках Козетты было посылать за кем-то, требовать объяснений. Она страдала, но молча. Козетта страдала, но у нее был Марк, который мог ослабить любые страдания, смягчить любой удар. Тогда я была невинна и не знала, что могла быть виновата в несчастьях Козетты. И даже чувствовала себя лишней в этом доме. Мне даже не приходило в голову, что Козетта может испытывать ко мне какие-либо чувства, кроме нежности, как у матери к ребенку, когда на первый план выходят ее собственные заботы. Я думала лишь о том, что при следующей встрече крепко обниму ее и прижму к себе.

На следующий день после полудня я встретила ее на лестнице. Лестница была такой большой, с таким огромным количеством ступенек по сравнению с размерами дома, что когда дом был полон жильцов, поднимаясь или спускаясь по лестнице, ты обязательно кого-нибудь встречал. Теперь нас осталось пятеро, а Белл, вернувшись домой посреди ночи, не выходила из своей комнаты. Эльза ушла на работу, и в доме стало тихо и спокойно. Я спускалась из кабинета, довольно поздно выполнив утреннюю норму, а Козетта поднималась к себе в спальню из гостиной. На ней был халат, зеленое японское кимоно с белыми цветами, а светлые блестящие волосы ниспадали на плечи. Лицо бледное и осунувшееся, со следами слез, но пролились они еще до сна.

Она прошла бы мимо меня, не проронив ни слова, даже не бросив укоризненного взгляда, который сам по себе предполагает возможность прощения. Я взяла ее под локоть. Вы должны понимать, что тогда я понятия не имела, что меня можно в чем-то обвинить. Если я в чем-то и виновата, то лишь в том, что вместе с остальными стала свидетелем вчерашней сцены. Козетта прошла бы мимо меня, даже не взглянув, но она устала, чувства ее истощились, а когда вы так близки, как были мы с ней, живете вместе, словно мать с дочерью, разве можно обойтись без приветствий, вопросов, знаков? Любовь, в отличие от «влюбленности», воспринимается как нечто само собой разумеющееся.

— Как ты, Козетта?

Она остановилась и посмотрела на меня. За ее головой висел ветвистый канделябр с бусинами из муранского стекла, который так ярко сиял той ночью, когда Эсмонд включил свет. Козетта стряхнула мою руку, брезгливо, словно пиявку. Она смотрела мне в глаза, но как-то вяло, без чувства, без внимания. Я бы даже сказала, безразлично — если такое определение можно использовать в отношении Козетты.

Я сформулировала вопрос по-другому:

— Что случилось, Козетта? В чем дело?

Это очень странно, но когда человек, которого ты любишь, произносит твое имя, ты понимаешь, что все хорошо. Понимаешь, что все будет в порядке. Козетта не назвала меня по имени — и больше никогда не называла.

— Ты привела сюда эту женщину, — сказала она.

— Белл? — Я похолодела от страха. — Но я же не знала. — Даже тогда мне не хотелось говорить о лжи Белл. — Меня обманули точно так же, как тебя.

Козетта передернула плечами. Крепко держась за перила, она скользнула взглядом по винтовой лестнице, на самый верх. Голос ее остался тихим — этого она изменить не могла.

— Это была твоя идея представить Марка ее братом. — Я покачала головой, но она продолжала: — Ты дала ей какую-то книгу.

— Белл? Она за всю жизнь не прочла ни одной книги.

— Ей не обязательно было читать, — с горечью сказала Козетта. — Ты рассказала сюжет. Подкинула великолепную идею. Думаю, ты ей указала на сходство ситуации. Только я не молода и не красива, и я не умираю.