Владимир Лорченков - Время ацтеков

– Этот твой Пернатый Змей явно ошибся, – сожалею я.

– Пернатый Змей не ошибается, – говорит Атлауа.

– Не говори так, – просит он.

– А лучше приходи на жертвенный камень, – подмигивает он.

– Ага, щас, – говорю я.

– Разбежался и разлегся, – говорю я.

– Извини, но ты всего лишь сон, – успокаиваю себя я.

– А разве ты – нет? – спрашивает Атлауа.

– Иди ты, – устаю от него я.

– Сейчас, – говорит Атлауа.

– Это тебе, – тянет ко мне руку Атлауа.

– Спасибо, – хочу я отделаться от него побыстрее.

– Что там? – пытаюсь я взглянуть вниз, но шея отяжелела и не слушается.

– Увидишь, – улыбается Атлауа.

– До встречи, – машет Атлауа.

– Ты отдохнешь за годы вперед, – кричит мне издалека Атлауа.

– Ты проснешься новорожденным, – обещает он, исчезая.

– Как-кап, – прощается он.

Так и случается. Атлауа зануда – кап-кап, – но не обманщик. Я чувствую себя великолепно. Я просыпаюсь совершенно отдохнувшим и готовым ко всему.

– Станьте вместе, – командует он.

– Возьмитесь за руки, – говорит он.

– Повторяйте за мной, – говорит он.

Мы, покорные, как овечки, движемся медленно – медленнее даже, чем наши тени на стене этой старой румынской церкви. Теней много из-за свечей. Электрического освещения тут нет. Крестят редко, венчают еще реже, только отпевают, объяснил нам священник. Но, если гости желают, он готов пойти навстречу их богоугодному желанию. Мы покивали, и вот стоим в румынской церкви, готовясь к венчанию. Вернее, оно уже идет, а я все никак не привыкну. То-то легавый удивится! Огромная тень моей руки накрывает фигуру Жени на стене. Женя – в белом платье, которое мы нашли у румынской крестьянки, выходившей в нем замуж двадцать лет назад. Удивительно красивое платье должно принести нам удачу. По крайней мере, так обещала женщина, продавшая его. Лицо Жени скрыто вуалью, и я снова думаю, что влюбился. Я повторяю то, что говорит священник, и вдобавок молюсь про себя.

– Господи Боже наш, – говорит священник.

– Господи Боже наш, – говорит Женя.

– Господи Боже, боги всего мира и вселенной, все сверхъестественное, что только есть в этом мире, силы природы и разума, – думаю я.

– Во спасительном твоем смотрении, – говорит священник.

– Во спасительном твоем смотрении, – кротко повторяет моя овечка.

– Не ради меня, но ради этой кроткой, красивой и жизнерадостной женщины, созданной любить и отдавать все, что у нее есть, – думаю я.

– Сподобивый в Кане Галилей стей честной показати брак, – молит священник.

– Сподобивый в Кане Галилей стей честной показати брак, – с трудом повторяет Женя не очень понятные для нее слова.

– Ты, социалист, благословивший бракосочетание в Кане, – думаю я, – пришедший туда, чтобы есть и пить и утолить жажду общения, ты, милостивый, один ты или нет, но я прошу тебя, не ради меня, а ради нее, пожалей нас.

– Твоим пришествием, Сам ныне рабы Твоя, – нараспев читает священник.

– Твоим пришествием, Сам ныне рабы Твоя, – машинально повторяет Женя.

– Мы, два светлячка в твоем не самом любимом и наверняка не очень ухоженном парке, – думаю я.

– Говорите имена, – сурово требует батюшка.

– Евгения, – тихо говорит Женя.

– Владимир, – произношу я впервые за много лет свое имя.

– Евгения и Владимир, – повторяет уже священник.

– Яже благоволил еси сочетатися друг другу, – продолжает священник.

– Яже благоволил еси сочетатися друг другу, – говорит Женя.

– В конце концов, ты сам хотел, чтобы мы размножались и пели гимны в твою славу, и этим ты ничем не отличался от божеств ацтеков, да и любых других, – думаю я.

– Да и вообще люди для вас, богов, как тля для муравьев, – думаю я.

– Размножайтесь, чтобы курить фимиам, – горько думаю я.

– Прости меня, – пугаюсь я.

– Если и рассердишься, то лишь на меня, ладно? – спрашиваю я.

– В мире и единомыслии сохрани, честный их брак покажи, – поет священник.

– В мире и единомыслии сохрани, честный их брак покажи, – с удовольствием повторяет Женя, и я еще раз замечаю, как она красива.

– Честный брак, – думаю я, – это уже немного не для нас с тобой, милая, хотя мне плевать на то, что мы нагрешили на тысячи полторы лет ада, а может, нас с тобой простят за эту формальность?

– Нескверное их ложе соблюди, непорочное их сожительство пребывати благослови, – строго косит на нас священник, и я знаю, что он думает о том, что перед венчанием мы прожили пять дней в гостинице, само собой, не в разных же номерах.

– Нескверное их ложе соблюди, непорочное их сожительство пребывати благослови, – с милой улыбкой повторяет Женя, и я вижу, что моя без минуты жена унаследовала от Иисуса все самое лучшее и самое женское и что она и вправду умеет одним касанием превращать воду в вино, а грех – в святость.

– Нескверное их ложе соблюди, непорочное их сожительство пребывати благослови, – повторяю я, чувствуя необычную жажду ее тела.

– И сподобия к старости маститей достигнути, чистым сердцем делающе заповеди Твоя, – назидательным тоном говорит священник.

– И сподобия к старости маститей достигнути, чистым сердцем делающе заповеди Твоя, – словно обещание, произносит Женя, и лицо священника смягчается.

– Если я сумею выпутаться из всей этой истории, – даю я обет, – то буду блюсти все твои заповеди и, кажется, уже никогда не изменю этой женщине.

– Так сойдет? – спрашиваю я икону.

– Ты бо еси Бог наш, Бог еже миловати и спасати, и Тебе славу воссылаем, – завершает молитву священник.

– Ты бо еси Бог наш, Бог еже миловати и спасати, и Тебе славу воссылаем, – говорит Женя, приготовившись откидывать вуаль.

– Ты бо еси Бог наш, Бог еже миловати и спасати, и Тебе славу воссылаем, – говорю я, остро чувствуя запах моря, и вдруг понимаю, что гарью-то и не пахнет, неужели все это?!

– Со Безначальным Твоим Отцем, Всесвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во веки веков, – грозно рычит священник.

– Со Безначальным Твоим Отцем, Всесвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во веки веков, – пискнула Женя.

– Со Безначальным Твоим Отцем, Всесвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во веки веков, – искренне говорю я.

– Аминь! – восклицает священник.

– Аминь! – восклицает Женя.

– Аминь! – едва не кричу я.

– Все, – торжествует священник, – отныне вы муж и жена!

– Целуйтесь! – велит священник.

Нас начинает трясти. Я, ухватившись за руку Жени, снимаю вуаль с ее удивленного лица и целую ее очень долго.

Мы еле держимся на ногах.

– Хватит, – довольно говорит он.