Паоло Ди Реда - Лабиринт тайных книг

Жаклин Морсо выросла с бабушкой, успешной пианисткой, закончила Академию искусств Луизианы с наилучшими оценками. Более того, вне всяких сомнений, оказалась в Париже в первый раз и по очень веской и важной причине: открытие персональной выставки в галерее Раймона Сантея, одной из самых известных в городе.

О расследовании в цирке Дзубини вообще лучше забыть. Оно завело Даниэль в настоящий тупик, и в прямом, и в переносном смысле.

«Люди не от мира сего», — пожаловалась она своему помощнику Коллару. Но отметила про себя, что сделала это с улыбкой и смесью снисходительности и восхищения. Несмотря ни на что, эти люди ее поражали. Циркачи, олицетворение невинности, казалось, жили в другом измерении, дыша одним искусством, беззаветно преданные своим животным. Но в то же время Даниэль ощущала какую-то глубокую настороженность перед лицом этой параллельной реальности. Внешне спокойный мир жил на краю бездны, готовый провалиться в ад при первой же потере равновесия.

Это ощущение усилилось, когда она столкнулась со странным всадником, кружившим между повозками цирка, с филином на плече. Его гордый и загадочный вид поразил ее. Когда он окинул ее взглядом, Даниэль почувствовала себя неловко и неуютно (что редко с ней случалось), причем настолько, что даже не посмела приблизиться к нему и задать несколько вопросов. Покончив с формальностями, она почти сбежала оттуда в глубоком смятении. Хотелось как можно скорее вернуться во внушающий уверенность рациональный мир своего кабинета.

Не было и следа каких-либо связей, никаких причин, видимых или воображаемых, которые объединяли подозреваемую и жертву. За четыре дня, проведенные в Париже, у Жаклин, похоже, был единственный контакт с Дзубини. Косвенная улика — показание женщины из охраны, уверяющей, что видела, как на вернисаже Дзубини разговаривал, хотя и очень недолго, с художницей. Что же такого ужасного мог сказать Дзубини, чтобы вызвать столь убийственную ярость молодой женщины? Может быть, раскритиковал ее картины?

Даниэль усмехается этой мысли, но тут же останавливается в своих предположениях: это дело, которое представлялось таким простым и очевидным, становится все более запутанным. Очень легко ошибиться, следуя неопровержимым, казалось бы, фактам, и отправить в заключение невиновного. Вместе с тем исчезновение Морсо и невозможность ее ареста — это настоящая пощечина в адрес комиссара, сделавшего головокружительную карьеру в государственной полиции.

А в холодильнике морга ждет вскрытия труп Жерома Дзубини. И это факт, подкрепленный свидетельствами, неопровержимыми показаниями людей, присутствовавших при его гибели. Женщина нанесла смертельный удар ножом, насквозь пронзившим сердце несчастной жертвы…

Нужно во что бы то ни стало найти Морсо, понять мотив ее поступка. И для этого Даниэль должна проявить все способности комиссара.

Она вызывает своего помощника Коллара.

— Инспектор, прикажите вашим сотрудникам установить незаметную слежку не только за Раймоном Сантеем, но и за всеми связанными с ним людьми. И организуйте прослушивание его телефонов, как личных, так и галереи.

— Комиссар, я уже позволил себе приготовить запросы в прокуратуру и сейчас принесу их на подпись.

Неоценимый Коллар. Может, не столь блестящий, но незаменимый сотрудник. Всегда знает, что нужно делать, и спасает Даниэль от административной волокиты. Потому что она не переносит бюрократию, волокита — это не для нее.

Итак, Жаклин Морсо, родилась в Новом Орлеане 3 июля 1971 года.

Даниэль рассматривает фотографию на буклете выставки — девушка не похожа на убийцу.

Но Даниэль не доверяет внешности. Наружность обманчива, она скрывает правду. И внешнее в случае с Дзубини слишком бросается в глаза, чтобы быть правдой.

Нужно действовать, и как можно скорее, прежде чем сомнения возобладают.

Коллар воссоздал всю историю семьи Сантей. Единственный факт, который вызывает глубокое замешательство, — самоубийство отца Раймона, Альдуса Сантея, художника. Он был найден обескровленным в ванне своего дома много лет назад.

Жаклин и Раймон — оба без отцов. Даниэль вспоминает своего отца, погибшего в автокатастрофе, когда она была еще девочкой, и у нее неожиданно перехватывает горло от слез. У нее, которая не плакала, даже когда хоронили папу.

Этот случай не такой, как все. Есть в нем нечто, что затрагивает ее лично, то, что она несет в себе много лет. И именно поэтому она боится ошибиться, поэтому не должна доверять вроде бы очевидному, должна идти своим путем.

Снова в этом доме, и снова в одиночестве. Памела опять покинула его.

Он не знал, что делать, как быть. Может, нужно принять ее отсутствие и начать жить собственной жизнью? У него есть его фильмы, его стихи, которые можно опубликовать. Джеймс Дуглас Моррисон, американский поэт. Как Уолт Уитмен или Эмили Дикинсон.

На секунду он показался себе самонадеянным и улыбнулся.

Взял синий блокнот, перечитал то, что сочинил. Осознал, что слова часто звучат криком отчаяния и безнадежности.

«Слушайте, настоящая поэзия не говорит ни о чем, лишь предлагает возможности. Открывает все двери, чтобы можно было выбрать ту, что вам ближе. Если мои стихи и пытаются достичь чего-то, так это дать людям свободу от пут, в которых они живут и чувствуют».

Джим огляделся вокруг, будто в ожидании одобрения. Он, привыкший к громадным толпам поклонников, которые обожествляли каждое его слово, каждый жест, остался один. Той публики больше не существовало — существовала другая, которую он нес внутри себя, в своей душе, единственная, поклонения которой он так горячо желал и которую не смог покорить.

Теперь он почти все время проводил в своей комнате, за письменным столом с кожаной планшеткой, которую передвигал, следуя за солнечными лучами.

Кто-то в доме напротив упражнялся в игре на рояле. Джиму нравилось слушать его, когда он писал стихи.

Ему казалось, что он видит что-то огромное, желтое, пересекающее молнией комнату за его спиной.

Чей-то дух? Привидение? Ангел?

«Почему кто-нибудь из вас не прилетит освободить меня?»

Нахлынула усталость, нужно отдохнуть. Он лег на диван и заснул глубоким сном.

Ему снился ангел — существо, похожее на обыкновенного человека, но с крыльями, взлетевший над пустыней, чтобы увидеть мир с высоты. Земные вещи казались ближе оттуда, охватываемые единым взглядом, — все на своих местах, все в своем настоящем предназначении. Именно такой мир он предпочитал.

С высоты, издалека, все приобретало четкость и ясность. Все начинало свой полет. Даже у предметов и вещей вырастали крылья. И Джим наконец-то улыбнулся.