Паоло Ди Реда - Лабиринт тайных книг

— Нужно идти! — говорит он.

Между водой и небом возникает корабль. Прозрачный, словно из стекла. На пляже она узнает одну женщину:

— Мария!

Ее голос, усиленный эхом, долетает до той. Мария оглядывается, улыбаясь и кивая. Но она занята маленьким ребенком и счастлива держать его в объятиях. Корабль готов. Море-небо темнеет и становится тяжелым, как перед грозой. Катрин видит, как знакомая фигура приближается к Анн. Страх охватывает ее, и она прижимается к Жоржу:

— Жаклин? О боже! Значит, и ты…

Марго слышит, как кто-то поднимается по лестнице. Думая, что это Коллар, она тихо зовет его. Не получив ответа, подходит к пролету лестницы и склоняется, чтобы разглядеть лучше. И в этот миг получает такой сильный удар, что падает без сознания.

Перед ней ее отец Жером с ножом в руке. Он протягивает ей нож:

— Больше нет времени, дочка. Судьба должна свершиться. И ты не можешь этого предотвратить.

Марго видит себя маленькой девочкой. Вот она делает первые шаги на канате, вот под зорким взглядом отца бросается с трапеции. Она смотрит на него и понимает, хорошо ли выполнила очередное упражнение. Достаточно одного взгляда. Ей будет очень не хватать его. Никто больше не скажет ей, правильно она делает что-то или ошибается. Больше у нее не будет защиты, теперь она должна все решать сама. А полеты и прыжки в высоте без страховки так опасны…

— Я не могу подняться на хрустальный корабль, тебе же это позволено. Следи за его ходом, и поймешь, какой дорогой тебе нужно идти, — говорит отец.

Марго ничего не видит. И вдруг неожиданно — свет. Парусник, весь из света, разрывает тьму. И вот он отчаливает. Мир изменится, и ее цирка больше не будет.

Юлиан закончил писать и еще раз взглянул за окно — в сторону окруженного рекой острова, который так вдохновлял его. Тот напоминал корабль, готовый сняться с якоря и отплыть в Византию. Он начал писать однажды вечером, когда реку освещала почти полная луна, окрашивая ее серебром. Все это напоминало ему детство, цвет ночи на море в Византии и родную землю, так далеко от которой забросила его судьба. Ностальгия — боль невозможности возвращения. Он должен был оставаться в Париже, чтобы не возбудить ревность Констанция. Но вместе с тем следовало отомстить за отца и вернуться в Византию императором. Галлы его поддержали. Но боль — боль возвращения — подсказывала ему: нужно подождать еще. И тогда он решил начать писать книгу, в которой можно было многое осмыслить: и откровения иерофанта в Элевсине, и все прочитанное у Платона, по полочкам разложившего процедуру проникновения в мистерии, открытую гениальным философом в этом сакральном городе. Платон оформил книгу как указания для посвященных: по его мнению, дорога к познанию истины — неизменной и данной априори — открыта только философам.

Юлиан же считал, что это не так: он постоянно вспоминал о девяти днях, проведенных в одиночестве в пещере Элевсина. Там он понял свою настоящую сущность — он был философом-воином, душа которого никогда не успокоится на достигнутом и которому необходимо постоянно преодолевать себя. Это было его несчастьем, однако и судьбой. Судьбой не такой, как у других. Со своей собственной истиной. Он понял это в пещере Деметры. Нет истины единственной и неизменной, но есть люди со своей уникальной сущностью. Платон хотел сохранить знание как что-то драгоценное и данное немногим, которых он наделял правом и долгом вести за собой других. Юлиан же думал, что право приобщиться к источнику знаний имеет каждый, что истина не существует априори и неизменна во времени, а накапливается постепенно — через опыт, дружеские отношения и общее желание людей действовать вместе. Действовать не в каком-то недосягаемом месте, где все концепции установлены свыше раз и навсегда, а в реальном, полном идей мире. «Платон здесь ошибается, — думал Юлиан. — Представления не могут быть неизменными, они постоянно обогащаются, сравниваются и не могут существовать без людей». Было бы несправедливо, если бы ритуалы посвящения и познания истины были предназначены лишь для избранных. Познание сущности собственной души могло быть полезным каждому человеку, помогало бы ему измениться к лучшему. И самое главное, помогало бы признавать его право быть другим.

«Каждый человек раскрывает перед мистериями свою сущность — то уникальное, что делает его непохожим на прочих, но что проявляется в конце пути и объединяет всех, как братьев. Различия становятся идентичностью, а конец пути — откровением, общим для всех. И чем глубже мы узнаем себя, тем яснее становится: люди созданы, чтобы жить в единстве. В единстве идей и желаний — пусть даже разных, но допускающих возможность сосуществовать в мире…» — так он писал, одновременно осознавая, что судьба поведет его в другом направлении. Он не был свободен — семья предъявляла свои права: кровь, отравившая его брата Галла, начинала влиять и на него самого. Воевать, убивать, захватывать земли и власть. Нет, Юлиан не был человеком, способным следовать таким, казалось бы, ясным истинам, о которых он так много думал и теперь писал. Было бы правильнее доверить их встретившемуся на его пути друиду Аллану Кардеку. Юлиан приказал вызвать того к себе.

Кардек вошел в аскетичную комнату Юлиана со спокойной душой: он знал, для чего был вызван к кесарю, предвидел его судьбу и проклятие. Знал, что душой тот находился на правильном пути, но вместе с тем не был в состоянии освободиться от пут, кровно связывавших его с тем миром, откуда происходил и которому, вопреки своим идеям и идеалам, принадлежал. Юлиан протянул ему фолиант, и Кардеку сразу стало ясно: теперь на него возлагается долг — сохранить и передать потомкам эту Книгу Истины. Он посмотрел на Юлиана, на его юное лицо, обрамленное бородой, как у старого короля, и улыбнулся.

Я сообщаю Даниэль и Раймону о том, что сказала мне Марго Дзубини, а также как мы добрались до башни. Марсель держится в стороне, и я сама подхожу к нему:

— Что случилось, Марсель?

— Мне очень неудобно перед тобой, ведь я тебя обманул.

— Обманул?

— Да. Дело в том, что я хорошо вижу, Жаклин. Я представлялся почти слепым, чтобы следовать за тобой. На самом деле в детстве у меня была макулопатия — в легкой форме. Но сейчас все прошло.

Я растроганно обнимаю его и вижу, что он облегченно вздыхает.

— Жаклин, смотри! Я была права, не поверив внешне убедительным фактам! — восклицает Даниэль, приближаясь ко мне с каким-то листком в руке. — Вот что я нашла в сумке Марго! Читай.