Александр Афанасьев - Друзья и враги

– Теперь – заместитель генерального атторнея. Сделал себе имя на разоблачениях коррупции предыдущего кабинета. Метит в Конгресс.

– Поздравляю.

– Не стоит. Чертовски неприятный тип, себе на уме. Но это неважно.

– Правительство САСШ намерено что-то предпринимать в связи с убийством русской подданной на ее территории?

Пикеринг поморщился:

– Гибелью…

– Убийством, – настойчиво повторил я. – Это было убийство, наглый вызов всем нам и откровенное попрание всех норм человеческого существования. Государственная машина охотится за двадцатилетней девчонкой, которая виновата лишь в том, что не проявила предусмотрительности при выборе кавалера. Это не может быть терпимо. Что завтра придет в голову этим ублюдкам, кого еще они попытаются убить?

Пикеринг, не найдя, что ответить, открыл дверь машины:

– Пойдемте.

Августа Фрая я видел всего один раз в жизни, но запомнил, как и всех, кого встречаю на своем жизненном пути – у меня хорошая память на лица. За то время, что прошло с нашей последней встречи, он почти не изменился – словно законсервировался. Если бы нужна была модель для написания картины «идеальный чиновник» – Август Фрай подошел бы лучше всего.

– Сэр…

– Рад вас видеть, мистер Воронтсов… – он выговорил мою фамилию, с трудом, но выговорил, тоже запомнил. – Прошу присесть вот здесь. А вы, мистер Пикеринг, – вон туда. Да, вон туда…

Здесь было что-то вроде суда, неофициального – но все же суда. От того, чем закончится сегодняшняя встреча, будет зависеть то, выдвинет ли прокуратура уголовные обвинения.

Напротив меня сидел лорд Тимоти Арчер, барон Хоу, его отец был пэром Англии, сын этого титула пока не выслужил, но, вероятно, выслужит. Второй секретарь Посольства Ее Величества Королевы Великобритании в Вашингтоне, писатель, публиковался под псевдонимом Джеймс Хоу. На мой взгляд – весьма средне.

– Прежде всего, господа, – продолжил Фрай, – хочу предупредить всех, что наш сегодняшний разговор записывается, запись разговора может быть использована в суде, а также – при дальнейшем расследовании дела. Поэтому любой из вас может пригласить адвоката и ничего не говорить до его прибытия. Итак, вы, мистер Воронтсов?

– Адвокат мне не нужен, спасибо.

– Лорд Хоу?

– Какой адвокат? – не понял британец. – Мы в этом деле пострадавшая сторона!

– Мистер Хоу, вам понятны ваши права, как представителя Соединенного Королевства, и желаете ли вы пригласить барристера [1]при защите своих интересов и интересов Его Величества?

– Нет, благодарю, я вполне справлюсь сам, – исполненный презрения к бывшим колонистам, проговорил лорд Хоу.

– В таком случае начинаю. Помнится мне, вы не можете давать присягу, мистер Воронтсов.

– Совершенно верно, я не могу присягать в вашем суде. Но я могу поклясться говорить правду, только правду и ничего, кроме правды.

– Думаю, этого будет достаточно. Итак, мистер Воронтсов, вам слово. Каким образом вы сумели впутаться в историю со стрельбой.

Здесь я выложил уже приукрашенный рассказ. Не то чтобы лживый, просто утаивающий некоторые моменты. Получилось так, что я в компании бывшего агента ФБР Марка Мишо ехал на его машине в небольшой поселок на Лонг-Айленде. Меня пригласили друзья Мишо, потому что у них была информация об убийстве русской подданной в Нью-Йорке, произошедшем совсем недавно. Когда мы подъехали к дому – началась стрельба, и нам пришлось спасаться. Мне удалось раздобыть винтовку, после чего я зашел во фланг нападавших и открыл огонь по их машине. Нападавшие были убиты, агент Мишо был ранен в перестрелке, и поэтому я не дождался полиции, а отвез раненого в больницу. Вот и все, что я имею сообщить по данному делу.

– Я протестую относительно того, каким образом преподносится дело о гибели русской подданной в автомобильной катастрофе, – заявил барон Хоу, – князь опускается до того, что пересказывает печатающиеся в желтой прессе сплетни и досужие домыслы.

На сей раз я сдержался.

– До вашего протеста мы еще дойдем, барон, – с кислой миной заявил Фрай, – сначала разберемся с заявлением господина Воронтсова. Итак, вы не отрицаете того, что у вас была винтовка и вы сделали несколько выстрелов из нее?

– Не отрицаю.

– И в кого же вы стреляли?

– Я стрелял в машину, которая пыталась скрыться с того места, с которого дом обстреливали.

– И вы видели, кто находился в машине?

– Нет, потому что было темно. Но у меня достаточно опыта, чтобы сделать заключение о том, что это именно та машина, на которой пытались скрыться убийцы, обстрелявшие полицейских.

– Не сомневаюсь в вашем опыте. Вы стреляли на поражение?

– Да, безусловно.

– Но почему же? Как вы могли быть уверены…

– Извините, сэр… – перебил я Фрая. – В Северо-Американских Соединенных Штатах никогда не было терроризма, а у нас он был. Русский терроризм берет свое начало во второй половине девятнадцатого века, и террористическая активность не спадает и поныне. Мы сто пятьдесят лет живем в условиях непрекращающихся посягательств на нашу жизнь, собственность, само наше существование как народа. Поэтому у нас, сэр, принято стрелять на поражение в убийц, которые обстреливают тебя из винтовки пятидесятого калибра. И в любых других убийц мы тоже стреляем на поражение. Мы считаем, сэр, что-либо нужно стрелять на поражение, либо не стрелять вовсе.

Фрай предпочел не развивать эту тему – он прекрасно знал, что будет, если эту запись прослушать, к примеру, на Большом жюри. Североамериканцы – совсем не такие толерантные, какими бы их хотели видеть власти. Им не нравится, что власть ничего не может сделать с бандитами, расплодившимися в больших городах, и не может даже открыто признать, что подавляющее большинство бандитов – либо негры, либо латиноамериканцы. Им не нравится, что в стране существует огромный класс людей, живущих на велфер [2]и годами нигде не работающих. Им не нравится, что сначала в коммьюнити с нормальными белыми законопослушными людьми въезжает одна мексиканская или негритянская семья, потом другая, обернуться не успел – урны перевернуты, ночью в проулках тусуются рэперы и гремит музыка, в соседнем гараже разбирают краденые машины, а наркоманы рыскают по улицам в поисках денег на дозу. И дом, за который семья платила двадцать лет, теперь можно продать только за треть цены. Вопрос тут не в цвете кожи. Вопрос в том, что существует значительная прослойка населения, которая предпочитает паразитировать на обществе, не давая ему ничего взамен, и считает, что законы общества писаны не для него, что можно, к примеру, не знать английский и требовать везде дублирующих надписей на испанском, вместо того чтобы учить язык. И существует другая прослойка общества, которая считает, что таким вот социальным паразитам и эгоистам надо уступать, ущемляя интересы большинства ради интересов меньшинства. В Российской Империи такого не может быть по определению, все подданные равны перед Государем и несут определенный объем обязанностей. О них они должны задуматься прежде, чем о своих правах. А здесь назвать черное черным, убийцу – убийцей означает стать изгоем для общества и подвергнуться судебному преследованию. Но те, кто все же называет вещи своими именами, приобретают опасную популярность, и Фрай не хотел, чтобы в числе таких опасно популярных людей оказался русский дворянин.