Нора Робертс - Искушение злом

— Оставь ты эту глупость. Ты ничего не добьешься таким образом. Я час просидела в «Русской чайной», попивала «Перрье» и разглядывала скатерть.

— Прости. Я забыла.

— Как всегда.

Клер отложила набросок в сторону, зная что Анжи посмотрит его в ту же минуту, как она отвернется. — Будешь что-нибудь на ленч?

— Я съела горячую сосиску в такси.

— Ну тогда я пойду что-нибудь приготовлю, а ты мне расскажешь о чем мы должны были поговорить.

— О выставке, дура! — Анжи изучила набросок и мягко улыбнулась. Клер изобразила ее с пламенем, вырывающимся из ушей. Отказываясь развеселиться, она посмотрела по сторонам в поисках чистого места, чтобы сесть, и, в конце концов, устроилась на ручке дивана. Бог его знает, что еще скрывалось под диванными подушками. — Ты когда-нибудь наймешь уборщицу?

— Нет, мне так нравится. — Клер вошла на кухню, которая была немного больше алькова в углу мастерской. — Это помогает мне творить.

— Ты можешь эту чушь о настроении художника рассказывать кому-нибудь другому. Клер. Я же знаю, что ты просто ленивая растяпа.

— Что правда, то правда. — Она вновь появилась с пинтой датского шоколадного мороженого и чайной ложкой. — Будешь?

— Нет. — Анжи постоянно раздражало, что Клер могла съесть что угодно, как только у нее возникало желание, а возникало оно часто, и при этом совершенно не портить свое стройное тело.

При росте в пять футов десять дюймов Клер не была доской, как в детстве, но она оставалась достаточно тонкой для того, чтобы не вставать на весы каждое утро, как делала Анжи. Теперь Анжи наблюдала, как Клер, одетая в фартук поверх комбинезона, пожирала калории. И похоже на то, размышляла Анжи, что под верхней одеждой у нее ничего нет.

Клер к тому же не красилась. Бледно-золотые веснушки были рассыпаны по ее коже. Ее глаза, немного более темного янтарно-золотого оттенка, казались громадными на узком лице с мягким, щедрым ртом и маленьким, незаметным носом. Несмотря на непослушную массу огненных волос, достаточно длинных для густого хвоста, который получался, когда их стягивали резинкой, а также на ее необыкновенный рост, было в ней что-то хрупкое, что заставляло Анжи в тридцать лет, всего на два года старше Клер, чувствовать материнскую ответственность.

— Девочка, когда ты научишься есть сидя? Клер улыбнулась и подцепила еще мороженого. — Ну вот, ты обо мне волнуешься, значит я прощена. — Она устроилась на стуле, заткнув обутую ногу за перекладину. — Я действительно прошу прощения за ленч.

— Ты всегда так. Как насчет того, чтобы писать себе записки?

— Я их пишу, а потом забываю куда положила. Ложкой с каплями мороженого она обвела огромное, захламленное помещение. Диван, на котором сидела Анжи, был одним из немногих предметов меблировки, впрочем был еще стол, заваленный горой газет, журналов и пустых бутылок из-под лимонада. Второй стул был задвинут в угол, и на нем покоился бюст из черного мрамора. Картины заполнили стены, а скульптуры — одни законченные, другие заброшенные — сидели, стояли или опирались на что-то всюду, где только было возможно.

Гулкие ступени из рифленого железа вели в кладовку, которую она превратила в спальню. Ну, а остаток огромного помещения, где она жила уже пять лет, был занят ее искусством.

Первые восемнадцать лет жизни Клер старалась соответствовать представлениям своей матери о чистоте и порядке. Но ей потребовалось меньше трех недель самостоятельной жизни для того, чтобы согласиться, что беспорядок представляет собой ее естественную среду.

Она одарила Анжи ласковой улыбкой. — Как я могу что-нибудь найти в таком беспорядке?

— Я иногда удивляюсь, как ты не забываешь выбраться из постели с утра?

— Ты просто беспокоишься о выставке. — Клер отложила в сторону наполовину недоеденную пачку мороженого, где, подумала Анжи, оно наверное и растает. Клер взяла пачку сигарет и отыскала спички. — Волноваться из-за этого — занятие бесполезное. Им либо понравится то, что я делаю, либо не понравится.

— Верно. Тогда почему ты выглядишь так, словно спала четыре часа?

— Пять, — поправила ее Клер, но говорить об увиденном сне ей не хотелось. — Я напряжена, но не взволнована. Вы с твоим прелестным мужем и так уж достаточно волнуетесь.

— Жан-Поль в ужасном состоянии, — отметила Анжи.

Она была замужем за владельцем галереи уже два года, и находилась под сильным влиянием его ума, любви к искусству и прекрасного тела. — Это первая выставка в новой галерее. Речь идет не только о твоей заднице.

— Я знаю. — Глаза Клер на мгновение затуманились, когда она подумала о том сколько денег и времени потратила чета Лебо на их новую, гораздо большую галерею. — Я не подведу вас.

Анжи чувствовала, что несмотря на свои заверения, Клер волновалась не меньше остальных. — Мы это знаем, — сказала она, намеренно разряжая обстановку. — На самом деле, мы рассчитываем после твоей выставки стать галереей номер один в Уэст Сайд. А сейчас я пришла, чтобы напомнить тебе об интервью в десять утра с журналом «Нью-Йорк» и о более позднем интервью с «Тайме» во время Ленча.

— О, Анжи.

— На этот раз не отвертишься. — Анжи поставила ноги прямо. — С журналистом из «Нью-Йорк» увидишься у нас в квартире на верхнем этаже. Я содрогаюсь при мысли, что интервью может состояться здесь.

— Ты просто хочешь следить за мной.

— Теперь следующее. Ленч в «Ле Сё», ровно в час. — Я хотела посмотреть, как идет подготовка в галерее.

— На это тоже хватит времени. Я здесь буду. в девять, чтобы убедиться, что ты встала и оделась.

— Ненавижу интервью, — пробормотала Клер.

— Тяжело. — Анжи взяла ее за плечи и поцеловала в обе щечки. — Теперь пойди отдохни. Ты действительно выглядишь усталой.

Клер оперлась локтем на колено. — А что, ты разве не подберешь для меня одежду? — спросила она Анжи, когда та уже направлялась к лифту.

— Может и это придется делать.

Оставшись одна, Клер несколько минут сидела в задумчивости. Она действительно не выносила интервью, все эти высокопарные и личные вопросы. Процесс, когда тебя изучают, измеряют и препарируют. Как и большинство неприятных вещей, которых она не могла избежать, она выбросила это из головы.

Она устала, слишком устала, чтобы собраться и вновь зажечь горелку. Как бы там ни было, все, что она начинала в последние несколько недель, оканчивалось неудачно. Но она была слишком напряжена, чтобы просто поспать или, растянувшись на полу, посмотреть дневные программы телевидения.

Вдруг она поднялась и отправилась к большому сундуку, который служил сидением, столом, и, вообще, чем угодно. Порывшись, она обнаружила старое платье с выпускного бала, шляпу выпускника университета, свадебную вуаль, которая пробудила тройную реакцию — удивление, радость и сожаление, пару теннисных туфель, о которых она думала, что они потеряны навсегда, и наконец, альбом фотографий.