Франк Тилье - Монреальский синдром

— Простите, но…

— Понимаю, у вас не получится. В таком случае… хорошо, пусть будет «комиссар». Пока.

Он улыбался, но Люси уловила во взгляде темных глаз нового знакомого что-то бесконечно грустное. А тот развернулся и двинулся в сторону бульвара Мажента.

— Комиссар Шарк! — крикнула ему вслед молодая женщина.

Шарко остановился:

— Что?

— Там, в Египте… Берегите себя!

Он кивнул, перешел на другую сторону, исчез за дверью Северного вокзала, а у Люси крутилось в голове одно-единственное слово — «одинокий». Все, что осталось от этой встречи.

Одинокий, чудовищно одинокий человек. И раненый. Как она сама.

Люси снова взглянула на белый прямоугольничек, который так и держала в руке, улыбнулась, положила его на стол и написала по диагонали на одной из девственно чистых сторон: «Франк Шарко, он же Шарк». Легонько погладила пальцами буквы этого имени — звучит твердо, резко, франки были германским племенем… Странный человек… Медленно, по слогам проговорила: «Франк Шар-ко…» Шарк по-английски — акула…

Она положила карточку в бумажник и, в свою очередь, встала. Горячее красное солнце опускалось на столицу Франции и готово было вот-вот поджечь город.

До Лилля ехать и ехать: двести пятьдесят километров. Который уже раз работа в полиции загоняет ее так далеко от семьи, от дома…

Добраться до больницы удалось только к десяти вечера, и, когда Люси вошла в палату, девочка уже спала. Какими стали привычными вся эта стерильная обстановка, медсестры, бесшумно скользящие по коридору, каталки, нагруженные памперсами и бутылочками, потрескивание ламп дневного света… Да и вид матери, которая, устроившись в большом коричневом кресле с подголовником, орудует джойстиком…

Мари Энебель ничуть не походила не только на чью-то бабушку, но даже и на чью-то маму: обесцвеченные прядки коротко острижены и умело взъерошены, одежда — супермодная. Она была в курсе выпускавшихся для детей игровых приставок — всех этих Wii, PlayStation, Nintendo DS, она лихо оперировала словом «гаджет» и могла часами сидеть за какой-нибудь «Большой академией мозга» или каким-нибудь «Зовом долга», либо развивая свои мыслительные способности с помощью хитрых головоломок, либо стараясь прикончить как можно больше врагов. Опасность заразиться интернет-зависимостью в наши дни не имеет возрастных ограничений.

Дочь не была удостоена даже улыбки, Мари просто встала и взяла в руки свою ярко-красную кожаную сумку.

— Между обедом и ужином Жюльетту опять два раза вырвало. Врач наверняка отругает тебя как следует.

Люси поцеловала спящую дочурку — хрупкую, как иголочка из слоновой кости, — и обернулась к матери. На экране телевизора действие «Зова долга» замерло на паузе: Мари только что укокошила из пневматического ружья трех солдат и явно нервничала.

— Выругает? За что?

— За то, что тайком подкармливаешь ребенка шоколадом и печеньем! Ты считаешь их дураками? Им каждый день попадаются такие родители, как ты, — не желающие их слушать.

— Но малышка же не ест ничего другого! А у меня сердце разрывается, когда вижу, как меняется ее лицо, стоит внести в палату это омерзительное пюре!

— Скажи, ты способна понять, что желудок ребенка не принимает сейчас ни капельки жира? Способна? И вообще — почему тебе всегда только и надо, что нарушать правила?

Мари Энебель завелась. Просидеть целый день взаперти с этим телевизором, с этим ревом вокруг, с этими играми, от которых никакой радости — только раздражают. Нетушки, тут не отдохнешь, в этой больнице, тут тебе не трехзвездочный пансион в Сен-Мало!

— У тебя отпуск, ты вроде могла бы наконец провести хоть немного времени с девочками. Так нет — одну ты отправляешь в лагерь, а в то время, когда другую выворачивает наизнанку, прогуливаешься… То в Бельгию покатишь, то в Париж!

У Люси уже не хватало сил терпеть, слишком ее измотали последние часы и эта самая «прогулка».

— Мама, ты прекрасно знаешь, что в августе у меня будет еще один отпуск и мы с девочками поедем отдохнуть втроем. Это давно задумано, это случится обязательно, и мы в это время будем принадлежать друг другу, больше никому.

Мари двинулась к двери, но на пороге остановилась:

— Мне казалось, у тебя есть жизненные приоритеты — к сожалению, я ошиблась. А теперь мне нужно поспать. Потому что, если я правильно поняла, несколько часов спустя мне предстоит сюда вернуться, да? К счастью, бабуля Мари всегда на подхвате, верно?

Она вышла в коридор. Люси провела рукой по усталому лицу, выключила телевизор. Злобный пиксельный солдат пропал мигом — как не бывало. Люси вспомнились слова реставратора Клода Пуанье: изображение насилия настигает нас где угодно — и вот оно, даже в палате детской больницы. Разве мало ужасного происходит на улицах, зачем этому ужасу проникать еще и в святая святых — в семью?

Сгущались тени, но на этот раз они успокаивали.

Люси надела пижаму, придвинула кресло к кровати и тихонько устроилась рядом с Жюльеттой. Завтра утром она пойдет на работу и расскажет руководству об этой истории с бобиной, и даже если ни один прокурор не согласится возбудить уголовное дело в связи с фильмом более чем пятидесятилетней давности… Хорошо ему говорить, комиссару Шарко: передайте пленку в лабораторию, проведите обыск у Шпильмана! Как будто это так просто. Откуда он взялся, этот чудной комиссар в бермудах и туфлях на каучуке? Люси никак не могла освободиться от странного впечатления, которое произвел на нее Шарко: наверное, на счету аналитика разгадка большего количества преступлений, чем ей самой довелось увидеть за всю свою жизнь, но почему-то он не хочет этого показать. Ни в какую. Что за кошмары роятся у него в голове? Каким было самое страшное дело, какое ему пришлось расследовать? Имел ли он дело с серийными убийцами? Со сколькими?

Ее собственная голова была переполнена жуткими кадрами, но в конце концов она уснула, держа за руку своего ребенка.

Внезапно и резко зажглись лампы под потолком. Люси не совсем проснулась и решила не открывать глаза: может быть, в энный раз зашла медсестра — убедиться, что все в порядке, нормальное дело. Она свернулась клубочком, но из намерения еще поспать ничего не вышло — от прозвучавшего в палате громового голоса остатки сна окончательно испарились.

— Энебель, подъем!

Люси тихонько проворчала: нет, не может быть, чтобы это был…

— Майор, вы?

Перед ней и впрямь стоял Кашмарек, начальник управления полиции, где она служит. Сорок шесть лет, характер железный, главное, чем отличается от остальных, — прямота и суровость. Мертвенный свет неона смазывал черты его квадратного лица, углублял затененные области. Кашмарек посмотрел в сторону кровати, где, почти невидная под простыней, спала девочка: