Кейт Аткинсон - Преступления прошлого

Лучше бы он вместо куска гипса пару евреев оттуда вывез.

— Плачет? — Марли была поражена.

— Да, у нее по щекам катятся слезы.

«Это бред собачий, Марли, не слушай ее», — хотелось сказать Джексону, но тут сестра Михаил обернулась и посмотрела на него. Лицо у нее было веселое и круглое, а глаза — монахини. Джексон знал, что монахини сразу видят, что там у тебя в голове, поэтому с уважением кивнул в сторону статуэтки. Sangius Christi, inebria me. [90] Кровь Христова, утоли жажду мою (лат.). (Оттуда же.)

Сообщив, что сестра Мария Лука их ожидает, сестра Михаил, шелестя облачением, энергично двинулась вперед, уводя их все дальше по лабиринту монастырских коридоров. Джексон вспомнил, что у монахинь особая манера передвигаться — очень быстро, но не бегом, словно на колесах (возможно, их этому специально учат). Странно, что преступники редко переодеваются монашками, идеальный же способ остаться незамеченным: никто не запомнит твоего лица, только сутану. Взять тех же свидетелей убийства Лоры — все, как один, увидели только желтый свитер для гольфа.

Джексон был уверен, что Джулия назвала сестру «борзой», но, по всей видимости, она сказала, что у Сильвии есть борзая , ибо так оно и оказалось. Собака спокойно сидела подле нее. От сестры Марии Луки их отделяла решетка, что напомнило Джексону тюремную камеру и еще почему-то гарем (и откуда у него в голове взялся гарем?). Он подумал, что в Сильвии действительно есть что-то от борзой, она высокая и худая, но совсем не симпампушка, как сказал бы его отец, — очкастая и зубы торчат. Борзая же, холеное пятнистое создание, как будто сошла со средневекового полотна, где сопровождала на охоте знатную даму. И этот образ тоже стал для Джексона неожиданностью. Может, просто в монастырях есть что-то средневековое, вот и. Когда они вошли, собака встала и осторожно лизнула Марли руку сквозь решетку.

Они же францисканки, вспомнил Джексон. «Хиппарский такой орден, — говорила Джулия. — Летом расхаживают босиком, а на зиму сами шьют себе сандалии, держат домашних животных, и все, ясное дело, вегетарианки». Амелия с Джулией рассказали ему о монастыре во всех подробностях; похоже, они искренне презирали призвание Сильвии. «Не ведитесь на показушную святость, — предупреждала Джулия, — под этим пингвиньим маскарадом она — все та же Сильвия». — «Это просто форма эскапизма, — небрежно добавила Амелия. — Ей не нужно оплачивать счета, думать, на что купить еду, и ей никогда не приходится быть одной». Не потому ли Амелия столько хмурилась, не от одиночества ли? Но Джулия вроде упоминала какого-то Генри? Трудно представить Амелию в мужских объятиях. Кем бы ни был тот Генри, толку от него ноль. (Когда это он перестал называть ее «мисс Ленд» и перешел на «Амелию»?)

Амелия сказала, что почти не навещает Сильвию, но они изредка переписываются, по мере необходимости. «Хотя о чем Сильвии писать — молитвы, молитвы и снова молитвы, — ну и еще всякая работа по дому, так скажем, — они пекут облатки, крахмалят и гладят разное там облачение, в таком духе. Еще она много работает в саду и вяжет вещи для бедных», — пренебрежительно добавила она. А Джулия сказала: «Про вязание она выдумывает», — а Амелия сказала: «Нет, не выдумываю», — а Джулия сказала: «Выдумываешь, я к ней, знаешь ли, почаще езжу», — а Амелия сказала: «Ты ездила, когда у тебя было прослушивание на роль монашки в „Звуках музыки“», — а Джулия сказала: «Ничего подобного». — «Вы замолчите когда-нибудь, а?» — устало сказал Джексон. И они обе уставились на него, словно впервые увидели. «Вы бы на себя со стороны посмотрели», — укорил он, а сам подумал: когда это я начал говорить, как моя мать?

— Интересно там было, да? — бросил Джексон дочке в зеркало заднего вида.

Марли совсем засыпала. После того как она познакомилась с борзой сестры Марии Луки (пес был из приюта, звали его Джокер, — видимо, прежде он участвовал в собачьих бегах), сестра Михаил увела Марли с собой, чтобы накормить. Сестры-интерны столпились вокруг девочки, будто никогда раньше не видели детей, а она с вполне довольным видом уминала тост с фасолью, кекс и мороженое, которые они откуда-то тут же ей принесли. За картошку фри она, вероятно, осталась бы у них послушницей.

— Не говори маме, что я брал тебя с собой в монастырь.

На самом деле не так уж было интересно. Сильвия знала о его приходе. Амелия заранее ей позвонила, объяснила, что Джексон занимается исчезновением Оливии, но не сказала, что послужило тому причиной. Когда сестра Михаил увела Марли, Джексон вытащил скомканного голубого мышонка, затворенного в кармане, и показал Сильвии. Он хотел вызвать шок. Джулия говорила, что Амелия упала в обморок, увидев игрушку, а за ней этого не водилось. Сильвия взглянула на голубого мышонка, ее тонкие сухие губы плотно сжались, маленькие глазки цвета тины уставились не мигая. Через несколько секунд она произнесла: «Голубой Мышонок» — и потянулась к решетке. Джексон поднес голубого мышонка поближе, и она одним пальцем осторожно коснулась его старого рыхлого тельца. По ее щеке скатилась скупая слеза. Но нет, она не видела мышонка с того дня, как пропала Оливия, и даже представить не может, почему он оказался среди вещей отца. «Мы с папой никогда не были близки», — сказала она.

— Кекс был вкусный, — сонно промямлила Марли.

У Джексона зазвонил телефон. Он взглянул на номер — Амелия с Джулией — и простонал. Он предоставил вызов автоответчику, но, прослушав сообщение, так встревожился, что съехал на обочину и прослушал еще раз. Амелия захлебывалась в рыданиях, полных глубочайшей скорби, горестных, грубых и безудержных. Джексон подумал, что умерла Джулия. Ничего не оставалось, как перезвонить.

— Амелия, дышите, ради бога, — сказал он. — Что случилось? Что-то с Джулией?

Но она лишь повторяла: «Пожалуйста, Джексон. (Джексон? Раньше она его так не называла. Слишком интимно, ему это не понравилось.) Пожалуйста, Джексон, приезжайте, вы мне нужны». А потом звонок оборвался, или, скорее, она сама положила трубку, не иначе чтобы ему пришлось ехать на Оулстон-роуд и выяснять, в чем дело. (С Джулией ведь все в порядке?)

— Папа, что случилось?

— Ничего, милая, сделаем крюк по пути домой.

Иногда Джексону казалось, что вся его жизнь — один большой крюк.

— Мы были в монастыре! — завопила Марли с порога.

— В монастыре? — рассмеялся Дэвид Ластингем.

Когда Марли пробегала мимо, он подхватил ее, подбросил в воздух, а потом прижал к себе, обнимая. «Поставь ее на землю, и я тебе так вмажу», — думал Джексон, но тут из кухни вышла Джози. В фартуке. Мать честная, Джексон никогда не видел ее в фартуке.

— В монастыре? — эхом повторила она. — Что вы там делали?

— У них был кекс, — сообщила Марли.