Полина Дашкова - Эфирное время

— Вячеслав Иванович, — тихо позвал капитан.

Бутейко застыл, ухватившись за дверную ручку, и медленно повернул голову.

— Простите… чем обязан?

— Вы хотели встретиться со мной.

— Я? С вами? А вы кто?

— Капитан Косицкий.

— Простите, я вас не знаю.

В подъезде было достаточно светло. Секунду они смотрели в глаза друг другу. Старик низко опустил голову. Помпон на детской вязаной шапочке чуть подрагивал.

— Вячеслав Иванович, — тихо произнес Иван, когда они вышли на улицу, — срок давности истек. Вам нечего бояться. Но рассказать надо, иначе он будет все так же приходить к вам каждую ночь. С мешком на голове. Вы хотите этого?

— Я не хочу в тюрьму, — эхом отозвался Бутейко.

— Кто вам сказал о тюрьме?

— Я знаю, вы станете уговаривать, обещать, но Леля предупредила, вам нельзя верить. Вы милиционер, а все милиционеры врут. Леля сказала…

— А своей головы нет? — сочувственно поинтересовался капитан.

— Леля сказала, я сейчас болен. Я правда болен. У меня был инфаркт. Сначала я должен поправиться, а потом отвечать на вопросы чужих людей. Простите, мне надо в гастроном. Всего доброго.

— Вячеслав Иванович, почему вы в больнице не принимали таблетки, собирали их в баночку?

— Ну, я же объяснял, я не могу спать. Стоит закрыть глаза, и он приходит. А они давали мне снотворное.

На этот раз Елена Петровна Бутейко выглядела еще привлекательней. Казалось, она молодеет с каждым днем. Умелый, тщательный макияж, идеально уложенные волосы. И одета она была вроде бы просто, по-домашнему, но даже Илья Никитич, который плохо разбирался в дамских туалетах, обратил внимание, что брюки и блузка куплены в дорогом магазине и красиво подчеркивают вполне еще стройную фигуру.

«Неужели такая красота в честь возвращения мужа из больницы? — удивился Илья Никитич. — Или ждет гостей? А может, просто так, для себя? Тогда почему же раньше она выглядела как неопрятная старуха? Наверное, из-за смерти сына ей было все равно, как она выглядит. Это вполне понятно. Ну что ж, в таком случае, она очень сильный человек. Чрезвычайно быстро сумела взять себя в руки и привести в порядок».

— Добрый день. Проходите, пожалуйста. Простите, я не одета, — зачем-то сообщила Елена Петровна, кокетливо поправляя прядку на лбу, — вот, я приготовила для вас кассеты, — она кивнула на обеденный стол, где были аккуратными стопками сложены коробки с аудио и видеокассетами.

— Спасибо, — удивленно кивнул Бородин, — если позволите, я все-таки просмотрю, вдруг там есть копии тех, которые я забрал в прошлый раз. Простите, я пока вам ничего не привез, но обязательно все верну, вы не волнуйтесь.

— Ну что вы, не спешите. Я понимаю, как это важно. Скажите, у вас что, действительно возникли сомнения по поводу виновности Анисимова? Мне казалось, там все очевидно…

— Для суда должна быть полная очевидность, — пробормотал Илья Никитич, к сожалению, я пока не могу поделиться с вами ходом следствия. Извините.

— Но я все-таки мать, — произнесла она с тяжелым пафосом, — я имею право знать, кто убил моего сына, — стало заметно, как трудно ей сдерживать страх и раздражение.

Она старалась изо всех сил понравиться следователю, развеять его подозрения, она щедро дарила ему свои белозубые улыбки, но глаза при этом бегали, то и дело косились на часы. Когда послышался гул лифта, Елена Петровна вздрогнула и покраснела.

Илья Никитич между тем нарочно тянул время, просматривал надписи на каждой коробке, вытаскивал каждую кассету, вертел ее в руках.

— Извините, — не выдержала хозяйка, — вы не могли бы побыстрей? Я должна лечь, я плохо себя чувствую.

— Да, конечно. Простите.

Наконец Бородин аккуратно уложил кассеты в большую спортивную сумку, направился к двери. Хозяйка расслабилась, вздохнула с облегчением. Дверь открылась, Илья Никитич шагнул за порог, но остановился:

— Ох, я, кажется, оставил очки на столе. — Он закрыл дверь, решительно вернулся в комнату, осмотрел стол, потом наклонился, заглянул под стол, вытащил очки из кармана пальто, нацепил их на нос, растерянно взглянул на Елену Петровну и громко произнес; — Одного не понимаю, как же вы позволили ребенку принести в школу такую дорогую вещь, показывать ее одноклассникам? Да и как сам Артем не понимал, насколько это опасно? Он что, не знал, что этой броши цены нет? Однако погодите, получается полнейшая ерунда!

Сейчас у нас девяносто девятый. Правильно? Четырнадцать лет назад Артему исполнилось шестнадцать, и тем ужасным летом он как раз закончил девятый класс, стало быть, брошь с алмазом «Павел» он принес в школу в десятом? Нет, вы меня, простите, но в таком возрасте уже можно соображать. А главное, как же вы допустили, Елена Петровна? Вы, такая умная, такая осторожная женщина, — Илья Никитич укоризненно покачал головой, — даже страшно представить, чем это могло кончиться?

— Копия… — пробормотала Елена Петровна, едва шевельнув побелевшими губами, — Слава сделал копию по рисунку из каталога… Темочке было всего двенадцать. Ему понравилась история про курицу, Слава любил рассказывать ребенку истории о камнях…

— Чего вы боитесь? — в который раз повторил капитан Косицкий, глядя сверху вниз на опущенную голову старика, на вязаную детскую шапку с помпоном.

Может, эту шапочку носил Артем в детстве, а теперь донашивает отец? Они действительно не покупают новых вещей. Они живут страшно экономно, почти в нищете, между тем сложно поверить, что у подпольного ювелира такой высокой квалификации не осталось вообще никаких сбережений. Он многие годы придумывал для отъезжантов способы вывозить золото и камни. Он делал копии знаменитых ювелирных украшений для коллекционеров. В Институте минералогии есть его работы. Он был чуть ли не единственным специалистом по изготовлению «двойников» знаменитых драгоценных кристаллов.

— Впрочем, я вас уговаривать не собираюсь. До свидания, — капитан распахнул перед Вячеславом Ивановичем стеклянную дверь гастронома, — возвращайтесь к своей Леле, кормите ее поджаренным ржаным хлебушком и слушайтесь во всем, как малое дитя.

— Подождите, — еле слышно произнес Бутейко, — не уходите. Я сейчас.

Капитан остался на улице. Сквозь стекло он наблюдал, как сгорбленный старик в детской вязаной шапочке с помпоном покупает половинку ржаного батона. И больше ничего, только хлеб.

Он вышел, огляделся затравленно.

— Вячеслав Иванович, я здесь, — тихо позвал его капитан.

— Давайте сядем, — произнес Бутейко, продолжая тревожно озираться, — впрочем, здесь негде. И холодно. Или вот, пожалуй, зайдем в тот дворик, там тихо, лавочки чистые, целые.

Во дворе за детской поликлиникой действительно было несколько целых и чистых лавочек. Они уселись подальше от двух старушек, которые выгуливали внуков. Капитан закурил. Диктофон у него был самый обычный, для того чтобы что-то записалось, его надо было достать и хотя бы положить на лавочку рядом с Бутейко, а еще лучше поднести близко к его губам. Дворик, хоть и был тихим, однако кричали дети, из переулка доносился шум машин. Иван не решился открыто записывать, боялся спугнуть, к тому же не надеялся сразу, здесь, во дворе на лавочке, услышать внятное признание.