Сергей Разбоев - Воспитанник Шао.Том 1

— На протяжении всего разговора я ждал от тебя, когда ты скажешь мне, чей агент преследуется службами.

Жезл неуверенно пожал плечами:

— Агент американский, но какое это имеет значение?

— Американец не будет скрываться в Китае. Вначале ты упомянул, что он бывший монах.

— Да, эти сведения мне передали, — не понимая, к чему клонит босс, простовато мямлил бандит.

— Монах? А чей монах? Откуда? С какой местности?

Подчиненный непонимающе смотрел на главаря.

— Я спрашиваю, — продолжал Дракон, — есть ли сведения об этом человеке? К какому анклаву он принадлежит?

— Мне неизвестно, — униженно упирался Жезл. Но, что-то вспомнив, добавил поспешно: — Рассказывали, что в Циндао ему помог какой-то Ван. Чемпион. Говорят, сильнейший в Китае.

— Нет, Жезл, — с сомнением покачал головой Цэяо, — ты во многом еще не понимаешь ситуацию и не вникаешь в подробности. Знаешь ли ты, что такое Ван и что такое «Белый лотос», к которому он принадлежит?

Подчиненный все еще не понимал, но услужливо кивал головой.

— А ты деньги взялся делать! Даровые. Если Ван там, значит и этот агент-монах той же братии. А если это так, и если монахи озвереют, то твоя жизнь, Жезл, отойдет за некрологовую рамку. Они разнесут все наши филиалы в кровяные брызги. Не дай бог тронуть их. И людям своим накажи. Что значит — молод, — томно вспоминая прошлое, слабо ворковал босс. — Не знал ты дней триумфа большого бойца. Это один из редчайших мастеров, которых временами имела история повстанческого движения Китая. Это редкий человек. Так что, по возможности, лучше помочь им, чем выступать против.

Обстоятельства заставляли Желтого Дракона думать. При всей своей неуязвимости он хорошо знал, кто может ему преградить дорогу или вообще заставить поменять место жительства на самые отдаленные районы земли. Но даже там жизнь будет постоянным ожиданием мести. Это не жизнь, если деньги не помогают. Может ли названный агент быть членом этого братства? Скорее всего — да. Просто так никто ничего не делает. И если сам Ван втерся в это кровное дело, значит, монахи в дороге. A они никому не простят обиды.

Неужели секта осмелилась что-то свое предпринять? Против этого братства и «Триаде» не потянуть. И это несмотря на то, что она многочисленна: филиалы ее разбросаны по всем странам Юго-Восточной Азии, — и что многие ее отделы сотрудничают со спецслужбами некоторых стран. С ядром «Лотоса» никто не совладает. Нечувствительные к жизни монахи в течение недели сумеют нейтрализовать многие филиалы «Триады», находящиеся на территории метрополии. Откуда у них всегда полные данные и не по одной только — «Триаде»? Не слышно, не слышно, а глаза всегда открыты у этого неземного союза. Глупо выступать против смиренных, но гордых служителей многоликого-многорукого Будды. Надо выжидать. Выжидать, пока не прояснятся детали всего дела. Могущество «Триады» не может распространяться на фанатов. Кому деньги, а кому вера. Да и «Лотос» никак не беднее.

Дракой остановился. Резкость зрачков проявила широкий силуэт лица Жезла, который с натянутым вниманием следил за состоянием босса.

— Ступай, Жезл, и помни: против того агента с нашей стороны не должно быть ни одного негативного акта или провокации. Подумай о своей голове, и твои действия будут надлежаще осторожными. Все новости немедленно мне. Хочется увидеть: остался ли так же могущественен «Лотос», как во времена императоров. Жезл, не видел ты еще людей, истинно с большой буквы. В «Великом братстве» они есть. И немало. У нас с большой буквы пишутся только купюры и счета. Странное бытие, странное. Что ты так уставился на меня? Ступай. Я тоже человек от мира сего. И тоже больше уважаю справедливость, чем лихоимство и обогащение за чужой счет. Ступай и помни мои слова. Голову оторву, если что не так будет.

Жезл удивленно откланялся и так же, продолжая не понимать шефа, как и до этого, пошел прочь.

Самовлюбленные, раскосые, чуть подкрашенные глаза с начинкой надменной величавости, с затаенным недовольством разглядывали свое изображение на идеально отполированном металлическом зеркале. Презрительно кривятся немного подвядшие, но еще не потерявшие властной жестокости, строгие губы. Они обиженно поджимаются, когда металл выдает то, чего никак не желают видеть глаза, отмечать разум. Но зеркалу не прикажешь. Нет.

Особых причин страшно гневаться пока еще нет. Лицо гладко, ухоженно. Приятно сознавать столь весомый аргумент. Но вот некоторая рыхлость щек у губ, предательская дряблость по краям век напоминают, что годы накапливают усталость. И от того зрачки сердито суживаются, лицо бледнеет. Тщеславие борется с непроходимым. Как до боли сжимаются капризные губки, когда те же глаза выискивают у их краев слабо похожие паутинки морщинок, видимых только от такого зеркала и только при скошенном освещении. Лицо в отработанной неподвижности, но губы, полные страданий, мелко подергиваются.

Женщине хочется закричать, заплакать.

Наедине с собой можно.

Истерично завизжать так, чтобы на время забыться, сбросить невыносимую женскую боль по преклонной тяжести тела. Как хочется орать истошно и до хрипоты, вопить до боли в суставах. Лишь бы не видеть, лишь бы не слышать себя. Хотя бы на время. Сбросить нервный сгусток обреченности, изначальности.

Годы…

Какие годы!.. Все за спиной.

Женщина вновь тяжело вздрагивает.

Потрясающая слава неуловимой. Завидное постоянство силы. Неподконтрольное богатство. Что еще нужно, чтобы спокойно осесть в домашнем уюте и наблюдать по телевизору, как в мире неспокойно. Как в поисках своей доли люди и людишки стреляют, режут друг друга. Насилуют, оскорбляют, лютуют всеми последними способами. И все ради того, чтобы кто-то протиснулся под солнце, а другой прозябал и гнил.

Что ей. Она обеспечена. Свое необходимое количество противников и просто мешающих уничтожила. Умертвила, как и все, кто желает быть на гребне удачи. Она не хуже и не лучше. Земной человек, со своими бедами и печалями. Печаль годов для нее самая незатухающая. К чему мешки, ящики с банкнотами и драгоценностями, если солнце неумолимо отходит за спину.

Блеск бриллиантов никак не греет. Здоровье есть. Красота есть. Все есть. Но хочется, вопреки всем силам и законам природы, не изменяться, не чувствовать пульсирующий отзвук уходящего времени. Страстно, до боли в висках, хочется сохранить себя, как то богатство в тайниках и банках, которое только растет.

Не стареть.

Руки до боли в жилках сжимают голые коленки. Но и на этих белоснежных, холеных ручках синева возраста, резкие прожилки годов, жестокая печаль времени.