Полина Дашкова - Приз

— Все, Саня, все. — Маша в последний раз быстро прикоснулась губами к его губам.

— Я не могу. — прошептал он, — не могу без тебя. Когда все кончится сегодня, ты приедешь ко мне?

— Ты же говорил, у тебя штробилки.

— Ну и что? Я их всех убью, и будет тихо.

— У меня тихо. Никаких штробилок, никого не надо убивать — Маша поправила ему ворот рубашки, провела легкой ладонью по волосам.

— Ты хочешь, чтобы я приехал к тебе? Ты правда этого хочешь? — спросил Саня.

Она засмеялась

— Нет, неправда. Я притворяюсь.

Он закрыл глаза и помотал головой.

— Не смейся! Скажи: да, хочу. Я два года из-за тебя жил, как в тумане. Ты ни телефона, ни адреса не оставила, могла бы позвонить.

— Здравствуйте, Саня. Как у вас дела? Спасибо, Маша, у меня все нормально. А у вас? Спасибо, Саня, и у меня нормально. Мы бы молчали и дышали в трубки, а потом я бы плакала в подушку. Зачем?

Он закрыл ей рот губами, почувствовал твердый холодок ее зубов и прошептал почти беззвучно, на одном дыхании:

— Никому не отдам.

Четыре машины: «Волга» со спецсигналом, милицейский «Мерседес», фургон «скорой» и пожарный фургон приближались очень быстро. Синий «Опель» Арсеньева, припаркованный на обочине, был им отлично виден.

Когда заскрипели тормоза и эскорт остановился, они оба были в полном порядке. Маша даже успела причесаться, напудриться и подкрасить губы.

— А сигналку зачем включили? — спросил Арсеньев, поздоровавшись с Зюзей. — Дорога пустая, никого нет.

— Затем! — ответила Лиховцева и многозначительно взглянула сначала на него, потом на Машу. — Вы, как я понимаю, та самая Мери Григ? Очень приятно. Лиховцева Зинаида Ивановна, старший следователь прокуратуры.

Хмурясь, не отвечая на Машину улыбку, Зюзя крепко, по-мужски, пожала ей руку.

Дальше первым по старой бетонке поехал Санин «Опель». В него пересела Лиховцева. Маша устроилась на заднем сиденье. Саня видел в зеркале то ее глаза, то губы. «Опель» трясло. По ветровому стеклу скользили матовые солнечные блики. Пахло Зюзиными сладкими духами с примесью ванили. Каждый раз, когда он встречался с Машей взглядами в зеркале, у него дух захватывало, сердце раздувалось до размеров футбольного мяча и тут же сжималось, становилось меньше булавочной головки. В голове выстраивались немыслимые планы, как сделать, чтобы она никуда не улетала. Идеи, одна другой безумней, громоздились, как камни. Он строил воображаемые стены, за которыми можно было бы спрятаться им с Машей от всего мира, чтобы все от них отстали, не трогали, дали побыть вдвоем. Но стены рушились. Руки у Сани дрожали так сильно, что было трудно вести машину. Он был благодарен Лиховцевой за то, что она молчит. А молчала она довольно долго, первые десять минут пути, и сидела надутая, мрачная. Он решил, это потому, что она все про них поняла и сейчас произносит строгие внутренние монологи: как не стыдно! Нашли время и место! Если бы не было рядом Маши, она наверняка бы высказала Арсеньеву все вслух, не стесняясь в выражениях.

— Булька повесился, — внезапно сказала Зюзя тусклым голосом, подпрыгнув на очередной колдобине.

— Что? — тупо переспросил Саня.

— Что слышал!

— Когда?

— Сегодня ночью.

— Как? Он же в общей камере сидел!

— Ну что ты мне идиотские вопросы задаешь?! — закричала Зюзя и тут же охнула от очередного прыжка, — Господи, ну и дорога! Только не вздумай сейчас рассуждать о том, что ему помогли.

— Не буду, — пообещал Саня, — не буду рассуждать, Зинаида Ивановна, но ему, скорее всего, помогли. Во всяком случае, не помешали.

— Сейчас там допрашивают всех подряд, — сказала Зюзя после долгой паузы, — разумеется, никто ничего не видел, не слышал. Под матрацем у него нашли записку: «Я виноват. Мама, прости!». Мы доедем когда-нибудь или нет? Я не выношу тряски. Сколько еще?

— Минут сорок.

— Ну и что же ты молчишь? Рассказывай. Времени достаточно.

— Я вообще-то машину веду.

— Ничего. Авось язык не откусишь.

Саня принялся ей излагать все, что он узнал за эти бесконечные сутки.

По свидетельству швейцара из кафе «Килька», подозреваемый Куняев, ныне уже покойный, все-таки прикасался к внутренней стороне портфеля писателя Драконова после убийства. Иначе не осталось бы его отпечатков, поскольку, когда он прикасался к портфелю до убийства, на руках у него были резиновые перчатки. Он поранил руку, и швейцар дал ему перчатки, чтобы грязь не попала в рану, когда он мыл туалет.

— Да, у него до сих пор какая-то язва на кисти, я видела, — озадаченно кивнула Зюзя, — ладно, продолжай.

Саня продолжил.

— Мемуары генерала Колпакова — не вымысел. Драконов действительно над ними работал, ездил во Франкфурт на книжную ярмарку именно ради того, чтобы встретиться с литературным агентом и продать права на эти мемуары. Одно дело — неопределенный треп в интервью и совсем другое — переговоры с агентом в Германии. Вряд ли немец просто так подарил бы ему дорогую серебряную ручку. Вероятно, он рассчитывал получить текст, и какие-то основания верить Драконову у него были.

По свидетельству вдовы, Лев Абрамович всю зиму работал над мемуарами. Но следов этой работы не сохранилось нигде. Ни в компьютере, ни в записных книжках и блокнотах.

— А что за немец? — спросила Зюзя. — Фамилия известна? С ним можно связаться, это, в принципе, не так трудно.

— Я нашел его имя в своем блокноте. Вдова Драконова назвала. Мы тогда, на первых допросах, не придали этому значения, но имя я записал.

— Да, я помню, она еще искала его визитки и очень удивилась, что в доме не оказалось ни одной.

— Генрих Рейч. Живет во Франкфурте, неплохо знает русский, — сказал Саня и вдруг затылком почувствовал, как на заднем сиденье напряглась Маша. Он поймал в зеркале ее странный, ускользающий взгляд, хотел спросить: что такое? Но не успел.

— Ну, ну, давай дальше! Как ты пообщался с Володей Призом? — торопила его Зюзя.

— Ваш обожаемый Вова соврал мне, — не без удовольствия сообщил Саня, — он сказал, что его дядя с Драконовым никогда знаком не был. На самом деле писатель и генерал общались двадцать лет, Лев Абрамович часто приезжал в гости на генеральскую дачу, помнил вашего любимого артиста маленьким мальчиком.

— Откуда у тебя такие сведения? — сурово спросила Лиховцева.

— От меня, — подала, наконец, голос Маша, — а мне рассказывал об этом сам Драконов, два года назад.

— Так еще не известно, кто из них врал! — заявила Зюзя.

— Бросьте, Зинаида Ивановна, — поморщился Саня, — врал, конечно, Приз. И знаете почему? Потому, что ему не хочется, чтобы марали память его героического дяди. Факт общения с евреем Драконовым — это позор для русского офицера.

— Не поняла, — Зюзя нахмурилась и помотала головой.