Рассел Эндрюс - Гедеон

После этого какой-то внутренний голос подсказал Райетт, что лучше ей вырасти не похожей на мать. И она поступила именно так.

Она не верила, что Господь уготовал всем живым существам прекрасное будущее. Ее не интересовали ни красота цветов, ни разум животных. И девушка вовсе не желала быть спокойной и тихой. Ей нравилось болтать и смеяться, а иногда — погрустить или всплакнуть.

Смерть матери научила ее одной вещи — молчание не всегда золото.

К двенадцати годам Райетт уже могла выпить пинту виски, нисколько не захмелев. У нее было лицо ангела и тело зрелой женщины. Парни так и вились вокруг девушки, и чем позже она возвращалась домой и чем хуже обретала репутацию, тем сильнее колотил ее отец. Ночи Райетт были полны страсти, а дни — страдания, и она считала, что это вполне нормальный ход жизни.

До тех пор, пока она не встретила Билли Тейлора, который не только дарил девушке наслаждение благодаря своему большому твердому члену и удивительно мягким и нежным рукам. Он веселил ее. Днем и ночью.

Райетт смеялась, когда впервые поцеловалась с Билли: он так забавно сморщил лицо! Она хохотала, когда он впервые увидел ее обнаженной: Билли настолько поразило тело девушки, что он не мог ни говорить, ни поднять на нее глаз. Она смеялась после того, как они первый раз занимались с Билли любовью: хотя Тейлор был на четыре года старше, Райетт стала его первой женщиной, и парень выглядел таким счастливым и гордым! Она смеялась, когда Билли сделал ей предложение. Молодые люди сбежали, и их обвенчал священник, который лишь потребовал, чтобы ему заплатили два доллара перед церемонией. Райетт смеялась, когда они впервые любили друг друга как муж и жена, и хохотала как сумасшедшая, когда они провели первую ночь в квартире, которую сняли в городе Честервилле, в Арканзасе, куда сбежали, не сказав ни слова ни Эносу, ни родственникам Билли, ни друзьям из Джулиена. Райетт поняла, что больше никогда не увидит никого из своей прошлой жизни, и эта мысль веселила ее больше всего. Ей больше никогда не придется думать о кулаках Эноса, или о крови Сьюлин, или о грязных парнях, мечтающих засунуть член ей в рот.

Почти весь первый год супружеской жизни с Билли Тейлором Райетт смеялась. Она перестала смеяться только через одиннадцать месяцев после свадьбы, в субботу, когда Билли ушел на охоту и не вернулся. Несчастный случай, так сказали ей той ночью. Вы же знаете Билли, вечно строит из себя клоуна, вечно шутит. Только в этот раз, когда Билли рассказывал очередную смешную историю, он споткнулся и упал. Ружье выстрелило и пробило в его груди дыру величиной с пивную банку.

Через две недели Райетт снова смеялась. И не только. Она кричала и плакала, никогда еще ей не было так больно, даже кулаки Эноса доставляли меньше страданий. И все-таки никогда в жизни Райетт не было так хорошо. Никогда еще она не испытывала ни такой гордости, ни такого страха.

Это был первый день нового, тысяча девятьсот сорок пятого года. Морозный, но ясный январский день.

День, когда родился сын Райетт Тейлор.

Когда Карл проснулся, он все еще сидел за письменным столом. Вырубился, пока распечатывались чертовы страницы. Грэнвилл бросил затуманенный взор на часы. Почти полдень, прошло около пяти часов с тех пор, как он смотрел на них последний раз. Карл зевнул. Потер кулаками глаза. Размял затекшую шею…

И вскрикнул от неожиданности.

Гарри Вагнер стоял на кухне и спокойно готовил завтрак.

— Твою мать, я ведь просил стучаться! — воскликнул писатель.

— Я сказал, что подумаю, — ответил Гарри и умело разбил в миску несколько яиц.

Кофе уже был готов. Вагнер успел снять пиджак. Сегодня гость надел кремовые льняные брюки, розовую рубашку и галстук темно-бордового цвета, выглядя до умопомрачения свежим и бодрым.

— Тебе необходима нормальная сковорода для омлета, — сказал он.

— Вот прямо сейчас и побегу за ней, — кисло ответил Карл.

Он со стоном встал со стула и, бормоча себе под нос, отправился в ванную, чтобы побриться и сделать еще кое-что. Закрыл за собой дверь в знак протеста. Когда молодой человек потянулся за полотенцем, он заметил, что льняной пиджак Вагнера висит — конечно, на деревянной вешалке! — на вбитом в дверь ванной крючке. Карл чуть помешкал, затем аккуратно повернул пиджак, чтобы рассмотреть подкладку. Аккуратная вышивка на внутреннем левом нагрудном кармане гласила: Марко Буонамико. Наверное, имя портного. Карлу оно ничего не говорило. Бросив еще раз взгляд на дверь, Грэнвилл аккуратно обшарил все карманы. Ничего.

Ничего, что могло бы подсказать ему, что это за тип сейчас готовит завтрак у него на кухне.

Когда Карл вышел из ванной, Вагнер выкладывал на тарелку ароматный золотистый омлет со сметаной, зеленым лучком и китайскими грибами шиитаке. Пока Карл завтракал, Гарри восседал на его кровати, просматривая отпечатанные страницы. Грэнвилл вдруг поймал себя на том, что внимательно следит за реакцией верзилы. Писатель не мог поверить, что жаждет критики, похвалы, чего угодно от этой огромной человекообразной обезьяны. Но лицо Вагнера оставалось совершенно бесстрастным. Гарри просто пробегал глазами страницу за страницей, аккуратно откладывал в сторону прочитанные, а потом сел с каменным выражением лица, ожидая, когда Карл приступит к работе. Плотный конверт с дневником лежал рядом с ним на кровати. Подобное равнодушие показалось писателю настоящей пыткой.

— Ну и как тебе? — не выдержал Карл, когда молчание Вагнера стало совсем уж невыносимым.

— Вообще-то не мне судить, — ответил Вагнер.

— Но какое-то же мнение у тебя есть?

Вагнер помедлил пару секунд.

— Тебя оно очень интересует?

— Да.

— Можно чуть-чуть приукрасить.

— Да кто тебя спрашивает?! — сердито воскликнул Карл и налил себе еще кофе. — Знаешь что, Гарри? Вчера вечером, когда я колотил боксерскую грушу, я представлял, что бью тебя. Ты кровью ссал, когда я закончил.

— Я думал, мы неплохо ладим.

— Честно говоря, ты мне действуешь на нервы. Хотя, надо признать, лучше твоего омлета я не пробовал.

— Что, выпустил пар?

— Может быть, — нахмурившись, бросил Грэнвилл.

— Вот и молодчина. Давай-ка начнем. Время не ждет.

Вскоре это вошло в привычку. Карл почувствовал, что, несмотря на всю странность происходящего, он привык к ежедневному ритуалу. Честно говоря, довольно утомительному.

Днем Карл читал дневник, письма и газетные вырезки, делая заметки под немигающим, пристальным взглядом гостя. А по ночам Грэнвилл превращал то, что успел изучить, в роман, стараясь хоть немного поспать перед приходом Вагнера. Тот появлялся утром, чтобы забрать написанное и принести очередную порцию материала. И чтобы приготовить Карлу завтрак. Для писателя утренняя трапеза стала самым приятным событием суток. Вагнер превосходно готовил. Однажды он купил в еврейской булочной слегка зачерствелую халу и сделал из нее восхитительные тосты по-французски. В другой раз Гарри испек лепешки на пахте, начиненные сыром и беконом. Истинный мастер своего дела! К тому же он был чистоплотен, словно кошка. Едва Карл заканчивал еду, Гарри немедленно мыл за ним тарелку. Как-то он принес новую губку для мытья посуды, а затем и новую щетку. Никогда еще кухня так не блестела.