Array Array - Додо

Робер с непроницаемым лицом сгреб радио, фонарик и банкноту и сделал вид, что уходит, чем заслужил от Квази неубедительное:

— Изменщик.

Очевидно, его флюгер еще не выбрал направления, потому что он повернулся и заорал:

— Я изменщик? А кто нашел угол, где спать? Кто держал места для подружек? Кто притащил стеклянную литровку? Кто изображал из себя телохранителя, хотя мог спокойненько сидеть у себя и не высовываться? Ох уж эти бабы. Сыт я ими по самое не хочу.

— Подумаешь, обошлись бы и сами. Нам мужики без надобности… особенно такие, как ты — ржавые гвозди, от которых и толку–то никогда не было.

— Робер не такой, — прорыдала Салли, которая все просекала на лету, несмотря на обстоятельства.

— Извиняюсь, — неторопливо проговорила я.

А поскольку они продолжали свой диалог глухих, я тряхнула Квазиной сумкой с кастрюлями: получилось вроде барабанной дроби, как у сельского зазывалы.

— Извиняюсь, — повторила я. — Оставляю вам весь товар. У Бобура есть торговый ряд. Следующая серия — у Сен–Инносан в обеденное время. Для желающих.

Я присела перед Салли, которая перестала плакать и обхватила меня за шею. Мне удалось поднять ее с первого рывка — лишнее доказательство, что бессонная ночь пошла мне на пользу. Она больше не плакала, только умоляла, чтоб ее не заставляли торговать. Робер заявил, что поможет ей, и она отрывисто захохотала, без чего все бы охотно обошлись, потому что плюется она так, что мало не кажется. Я собралась уходить, когда Квази спросила, куда я иду.

— Мне надо кое–что сделать.

— А мне надо сказать тебе пару слов. Можно, я тебя провожу?

Я сделала вид, будто задумалась: пусть не воображает, что я делаю ей одолжение, и наконец бросила «о’кей» с вальяжностью полиглота.

Во время моего долгого бдения мне в голову пришла нелепая мысль: а может, у меня еще остались деньги. Имело смысл пойти проверить.

Я шла быстро, потому что быстро думала. Через десять минут Квази совсем запыхалась, и мне пришлось сдержать и шаг, и нетерпение.

Я чувствовала на себе ее украдкой брошенные взгляды, того же разлива, что и взгляд Робера. Мне было бы смешно — действительно, я это или не я? — но от их внезапно возникшей подозрительности у меня начиналось что–то вроде похмелья. Квази решила высказаться еще разок.

— Ты изменилась. Что такого случилось этой ночью?

— Просто бессонница, не в первый раз. Ну а кроме того…

Она остановилась, дожидаясь продолжения, которое так и не последовало.

— Ладно, ладно, все отлично. Но я хотела сказать: мы тебе не прислуга, графиня. Если ты задумала какой–то фортель и намерена и нас пристегнуть к твоей упряжке, что ж, я не против, но мы тоже должны быть в курсе. А еще мне надо подзаправиться, потому как из меня все вышло, и теперь внутри сосет. Я всего на пять минут.

Она остановилась перед маленьким супермаркетом «Хамон».

— Давай без шуток, Квази. И если хочешь идти со мной, не вздумай клюкать.

Она вытянула, как могла, свою тощую шею и постаралась изобразить на лице, отливающем всеми цветами радуги, максимум оставшегося у нее достоинства.

— А на что клюкать? Мне просто надо поесть, и точка.

Я вздохнула, но по сути возразить было нечего — чего не скажешь о форме. Квази исчезла за стеллажами с продуктами не первой свежести, а я вдруг обнаружила, что не испытываю жажды. Пить не пила и пить не хотела.

Сказать по правде? Дело не в том, что я изменилась — чудес не бывает, но я впервые не стала отмахиваться от давнего подозрения, которое отчасти совпадало с обвинениями Квази, когда она заявила, что я меньше, чем ничто. В самой сердцевине моего существа таилось нечто твердое, непробиваемое. Я побывала сумасшедшей в психушке, алкоголичкой, как моя приятельница, я напивалась до потери человеческого облика, но на самом деле все это было наносным: я никогда не теряла контроля над собой. Поль, еще до Квази, тоже был прав. Я не способна покончить с собой, потому что сами чувства мои — подделка. В конечном счете, я при любых обстоятельствах остаюсь самозванкой, присваивающей себе то, чего во мне нет.

История, которую я вам рассказываю, разнесла все это в клочки — может, именно потому, что в тот день, стоя перед «Хамоном» у Рынка, я взглянула на себя в зеркало. И тем хуже для зеркала.

Квази вернулась — с жирным подбородком, полным ртом и пустыми руками. Я ничего не сказала, и она пошла за мной — довольно далеко, до самого Сен–Поля, бывшего моего квартала, у площади Вож, улица Севинье.

Когда я нажала на кнопку безопасности, открывавшую вход в тамбур — для защиты от грабителей — моего бывшего банка, а до того — банка моего отца, она схватила меня за руку и прошипела:

— Эй, До, это же банк, не дури.

— Не беспокойся, — ответила я, — это мой банк.

— Ты теперь банкирша? — спросила она, и готова была в это поверить.

— Нам нужны деньги, а деньги лежат в банке.

— У нас даже пушек нет, ты рехнулась?

— К черту, Квази. У меня здесь счет, можешь себе представить.

— Сказка про Золушку, — попыталась она пошутить, но если не считать старых сиреневых подтеков, кожа ее постепенно приобретала известковый оттенок.

— Заходим. Черт, ты видела свои руки? Спрячь их. Ты сядешь в какое–нибудь кресло и будешь ждать, поняла?

Она посмотрела на меня, как на маньяка, который предлагает на выбор прыгнуть со скалы в пропасть или в море, и мы ступили внутрь, чуть было не оказавшись через долю секунды снаружи. Трое служащих бросились к нам, чтобы выдворить вон. Я ухватила Квази, готовую повернуть обратно, и, упершись широко расставленными ногами, заорала, что меня зовут Доротея Мистраль, что у меня здесь была куча денег, что эти деньги до сих пор здесь, и я желаю немедленно видеть кого–нибудь из дирекции.

Я расслышала шепот:

— Она сумасшедшая, нужно вызвать полицию, не беспокойтесь, — это чтобы успокоить нескольких клиентов, испуганных превращением их маленького частного банка, тихого и рафинированного, в рыбный базар.

Дьявол, да как же его звали, такой косоглазый и лысый, старый приятель отца…

— Винегрет! Я хочу видеть месье Винегрета!

— Возможно, месье Эгрета? Он вышел на пенсию. Успокойтесь, прошу вас, и идите за мной.

В банках не любят беспорядка, и мадам Бутрю, как она представилась, — стальной взгляд, такой же шиньон и костюм из блестящего джерси, как змеиная кожа, — не имела ни малейшего намерения дать пожару разгореться.

— Ваша… подруга, возможно, могла бы подождать снаружи?

— Возможно, нет. Она пойдет со мной.

Я потянула за собой упирающуюся Квази, и им наверняка пришлось потом долго оттирать ковер, потому что за ее штиблетами потянулась глубокая жирная борозда до самого кабинета, принадлежащего мадам Бутрю, которой я наконец протянула руку, предварительно силой усадив Квази в кожаное кресло, и повторила: