Андрей Рубанов - Хлорофилия

– Есть, – отозвался Савелий.

Он был рад, что его взяли. Гоша Деготь специально настоял на кандидатуре Савелия. Савелий каждую неделю бывал в деревне, местные к нему привыкли.

– Если делегация будет состоять сплошь из незнакомцев, вождь может сразу всех прогнать, – сказал Гоша.

И ему никто не возразил.

К тому же новые таблетки действительно помогли Савелию. И не только ему. Уже неделю среди врачей и волонтеров царило оживление. Заговорили о решительном прорыве, о приостановке процесса расчеловечивания. Савелий готов был радоваться вместе со всеми, но ему мешали головные боли и сильнейшая депрессия.

Тем временем Муса открыл заднюю дверь вездехода и вывел сонную, осунувшуюся Илону.

Два дня назад Савелий увидел ее выходящей из вертолета – и не удивился. Не стал подходить и здороваться. Не потому, что боялся вопросов жены. Здесь никто никогда не подходил и не здоровался, если видел московских знакомых в группе вновь прибывших. Здесь каждый подвел черту под прошлой жизнью, прополол свою память. Прежние связи, отношения, прежние страстишки – все высыхало, увядало, все выдиралось с корнем. И новички понимали это с первых минут. Столичные бизнесмены, чиновники, звезды кино и шоу-бизнеса, успешные люди, самые-самые – вели себя тихо, с ужасом оглядывались и без гонора расселялись по домикам.

Что касается Илоны, в первое же утро она встретила Савелия в столовой поселка и не узнала. Посмотрела без интереса и отвела взгляд.

Сейчас она поежилась и капризно спросила:

– Моисей, куда ты меня привез?

– На природу, – вежливо ответил Муса. – Тут хорошо.

– Да, – согласилась Илона, потягиваясь. – Хорошо. А что мы будем делать?

– Сама поймешь.

Тем временем из дворца вышел хромой абориген с рыжей бандитской физиономией. Савелий помнил, что его зовут Федяй. Увидев дикаря, Илона шепотом сказала «ой» и тихо захихикала. Убрав черным кривым пальцем волосы с лица, рыжий Федяй изучил делегатов – каждого с ног до головы, – сурово кивнул Гоше, а потом, немного поколебавшись, и Савелию. Савелий немедленно загордился. В прошлой жизни, в Москве, он возглавлял модный журнал, но никогда не чувствовал себя таким нужным, как теперь, когда его, расчеловеченного травоеда, включили в состав делегации для переговоров с дикарями.

Рыжий повернулся и пошел в дом. Делегаты двинулись следом.

Внутри был чад и полумрак. В очаге пылали поленья, дым уходил через дыру в потолке. У Савелия заслезились глаза. Вождь, крупный сутулый старик, завернутый в меховую мантию, восседал на троне – старом автомобильном кресле с подголовником. Брови патриарха были огромны. Подле, поджав под себя голые дряблые ноги с варикозными узлами на фиолетовых венах, сидела маленькая старуха со злым лицом. Вдоль стены на земляном полу располагались еще четверо мужчин, свита или охрана, – косматые, жилистые, при кинжалах, с хмурыми сосредоточенными физиономиями, как у профессиональных футболистов перед стартовым свистком.

– Ой, мамочки, – прошептала Илона.

Боковым зрением Савелий увидел, что стоящие рядом Муса и Глыбов едва удерживаются, чтобы не расхохотаться.

– Мое почтеньице, Митяй! – бодро провозгласил Гоша.

Согбенный Митяй осторожно кивнул. На делегатов он не смотрел.

Гоша сделал два шага вперед и спросил:

– Как оно?

Вождь опять кивнул и медленно огладил бороду.

– Охота говорить, – объявил Гоша.

Вождь засопел. Старуха выдержала паузу и хриплым басом произнесла:

– Можно.

– Такое дело, – начал Гоша. – Дай землю, Митяй. Оно очень надо. Лес дай. От оврага до поля. Десять раз по десять шагов, и так пять раз. Было твое – будет наше.

Патриарх пошевелил бровями, опять посмотрел на старуху и улыбнулся. Сидящие вдоль стены косматые чудовища тут же синхронно засмеялись, показывая гнилые коричневые зубы.

Гоша подождал, пока веселье утихнет, и невозмутимо продолжил:

– Даем восемь ножей. И пять топоров. Еще – одну бердану. К ней патронов даем. И пять раз по десять больших мер повидла. Не дашь землю – не дадим ничего. Уйдем, будем злые. Дашь землю – будем добрые.

Старый Митяй молчал.

– Еще даем бабу. – Гоша показал на Илону. – Ваши бабы худые, не родят. А наша – белая, здоровая.

Старуха фыркнула. Вождь долго – может быть, минуту – молчал, потом глухим надтреснутым голосом произнес:

– Покажь бердану.

Гоша протянул руку назад, и Савелий вложил в нее малокалиберную спортивную винтовку. Гоша демонстративно передернул затвор. Волосатые придворные зачарованно вздохнули, один не выдержал – восторженно щелкнул языком. Впрочем, вождь никак не отреагировал.

– Зырь сюды, – продолжил Гоша. – Это патроны. Два раза по десять. Повидло в туесах, туеса при мне. Хошь – пощупай бабу. Баба нехудая, смирная. Самое то.

Савелий подумал, что старик, наверное, предпочел бы проверить не винтовку, а девушку, но побаивается старухи. Сейчас седой Митяй безмолвствовал.

В нем чувствовалась сила, и физическая, и духовная. Савелий вдруг понял, что старик откажет гостям. Или сразу, или после раздумий, но все равно откажет.

Вождь был печален. Возможно, предвидел конец привычной жизни, наступление перемен. Пришельцы слишком сильны, у них есть машины, летающие по воздуху, и другие машины, выпускающие по десять пуль в секунду. Они пришли, забрали землю, построили крепкие чистые дома, где сам собой горит яркий свет. Они придут опять и опять, будут отбирать все больше и больше территории. Это можно замедлить, но нельзя остановить.

«Ему примерно пятьдесят лет, он мой ровесник», – подумал Савелий. Он, разумеется, слышал от родителей рассказы о том, что когда-то дикая земля была другой. Возделанной. В селах и городах жили люди, по дорогам ездили железные машины. Потом эта разноцветная сложная жизнь сама собой угасла, люди уехали. А те, что остались, быстро одичали, кое-как родили потомство и основали новую цивилизацию, где кусок полиэтилена, нож или курица считались главными ценностями. Гомо сапиенс быстро адаптируется и возвращается к состоянию троглодита мгновенно и легко.

Пауза затягивалась. Трещали березовые дрова. Один из сидящих телохранителей оглушительно почесался. Старуха в упор рассматривала зевающую Илону. Глыбов хлопнул ладонью по шее: убил комара.

Наконец вождь прочистил горло, вперил взгляд в Гошу Дегтя – глаза желтые, страшные – и произнес:

– Ты. Сюда слушай.

Гоша расправил плечи. Старик подвигал челюстью и сказал:

– Я знаю, кто я. В лесу живу, лопух жую, берестой закусываю. Грязный, дикий. Воши в волосьях. Вчерась так было, и завтрева так будет.

Гоша кивнул.

– Но я, – гордо проскрипел старец, – землю на повидло не меняю. Понял?

– Да.

– Молодец. Теперича шагай отсюдова.