Дин Кунц - Казино смерти

Один угол казино обрушился, но в остальном стены и потолок главного зала землетрясение выдержали.

Сотни разбитых игральных автоматов валялись на полу. Другие стояли длинными рядами, как и до землетрясения, вроде бы готовые к работе, напоминая боевые машины, солдат-роботов, замерших на марше в тот самый момент, когда радиационная вспышка сожгла их электронные мозги.

Большинство столов для карточных игр сгорело дотла, а вот от пары столов для игры в кости остались обугленные остовы, присыпанные кусками свалившейся с потолка лепнины.

Увидел я и чудом сохранившийся стол для «блэк-джека» с парой стульев, словно дьявол и его дама играли за ним, когда начался пожар, не хотели отвлекаться от карт, вот и приказали пламени обходить их стол стороной.

Но вместо дьявола на одном из стульев сидел приятной наружности лысеющий мужчина. Сидел в темноте, пока его не нашел луч моего фонаря. Руки его лежали на изогнутом полумесяцем краю стола, словно он ожидал, пока крупье потасует карты и начнет их сдавать.

Он ничем не напоминал человека, который мог помогать убийце и содействовать похищению инвалида. Лет пятидесяти с небольшим, бледный, с полными губами, ямочкой на подбородке, он мог быть библиотекарем или фармацевтом в маленьком городке.

На подходе к нему, когда он только поднял голову, я еще сомневался в его статусе и понял, что он призрак, лишь увидев отразившееся на его лице изумление: он не ожидал, что я могу его видеть.

В день катастрофы его, возможно, раздавило в рухнувшем углу. А может, он сгорел заживо.

Он не продемонстрировал мне истинное состояние своего трупа в момент смерти, за что я был ему только признателен.

Периферийным зрением я уловил движение в тенях. Из темноты вышел еще один бродячий мертвый.

В луч моего фонарика ступила симпатичная молодая блондинка в сине-желтом платье с нескромным декольте. Она улыбнулась, но тут же улыбка ее поблекла.

Справа появилась старуха с вытянувшимся лицом и глазами, лишенными надежды. Потянулась ко мне, хмуро глянула на свою руку, опустила ее, опустила голову, словно подумала, уж не знаю по какой причине, что я нахожу ее отвратительной.

Слева возник мужчина, низенький, рыжеволосый, веселый, да только душевная боль, стоявшая в его глазах, никак не вязалась с улыбкой.

Я повернулся, луч моего фонаря нашел и других. Официантку коктейль-холла в костюме индейской принцессы. Охранника казино с пистолетом на бедре.

Молодого чернокожего мужчину, одетого по последней моде, с подвеской из нефрита на шее. Этот постоянно теребил пальцами то шелковую рубашку, то пиджак, словно в смерти его раздражала дань моде, которую он отдавал при жизни.

Считая мужчину, который сидел за столом для «блэк-джека», ко мне явились семеро. Я не мог знать, все ли они погибли в казино или некоторые умерли в отеле. Возможно, других призраков в «Панаминте» не было, возможно, и были.

Всего здесь погибли сто восемьдесят два человека. В подавляющем большинстве они должны были сразу же отправиться в мир иной. Во всяком случае, я очень на это надеялся.

Обычно призракам, так долго обитающим в чистилище, которые они сами себе и устроили, свойственна меланхолия или озабоченность. Эти семеро подтверждали общее правило.

Ко мне их влекут какие-то желания. Я, само собой, понятия не имею, что им от меня нужно, но думаю, больше всего этим дамам и господам не хватало решимости, храбрости отцепиться от этого мира и узнать, что ждет их в последующем.

Страх не позволяет им сделать то, что сделать они должны. Страх, сожаление и любовь к тем, кого они оставляют здесь.

Поскольку я могу их видеть, я — мостик между жизнью и смертью, и они надеются, что я смогу открыть им дверь, которую они боятся открывать сами. Я — обычный калифорнийский юноша, который выглядит так, как выглядели серфисты в фильме «Бинго на пляже», снятом полстолетия назад, только без завитых волос и не столь угрожающего вида, как Френки Авалон, вот и вызываю у них доверие.

Боюсь, я могу предложить меньше, чем они рассчитывают получить от меня. Советы, которые я им даю, столь же поверхностны, как и, по мнению Оззи, его мудрость.

Если я прикасаюсь к ним, обнимаю их, они видят в этом утешение, за которое благодарны мне. Они обнимают меня. Прикасаются к моему лицу. Целуют мне руки.

Их меланхолия опустошает меня. Их потребности лишают последних сил. Я их жалею. Иногда мне кажется, что из этого мира они могут уйти только через мое сердце, оставив на нем шрамы, а внутри — боль.

Переходя от одному к другому, я говорил каждому те слова, которые, как мне представлялось, он или она хотели услышать.

Я говорил:

— Этот мир потерян навсегда. Для вас здесь ничего нет, кроме желаний, которым не дано реализоваться, раздражения, печали.

Я говорил:

— Теперь вы знаете, что часть вас — бессмертна и жизнь имела значение. Чтобы узнать, какое именно, решитесь шагнуть в последующий мир.

Я говорил:

— Вы думаете, что не заслуживаете милосердия, но милосердие будет, если вы преодолеете свой страх.

Сказав несколько слов одному из семи призраков, я поворачивался к следующему, когда появился восьмой. Высокий широкоплечий мужчина с глубоко посаженными глазами, грубыми чертами лица, коротко стриженными волосами. Он смотрел на меня поверх голов остальных, и взгляд его светился злобой и горечью.

Молодому чернокожему человеку, который постоянно теребил одежду, определенно смущаясь того, что одет по последней моде, я сказал:

— Истинно злым людям не дается возможность задерживаться в этом мире. Сам факт того, что вы так надолго остались здесь после смерти, означает, что вам нечего бояться того, что вас ждет Там.

Я продолжал поворачиваться от одного мертвого к другому, а вновь прибывший ходил взад-вперед, не отрывая глаз от моего лица. Слушал меня, и настроение у него становилось все более мрачным.

— Вы думаете, что я несу чушь. Возможно. Я не бывал на той стороне. Откуда мне знать, что вы там найдете?

Они хотели попасть туда, я видел это по их глазам, и я надеялся, что принес им не жалость, а сочувствие.

— Красота и великолепие этого мира зачаровывают меня. Но он разрушен. Я хочу увидеть тот вариант мира, который мы не изгадили. А вы?

Наконец я сказал:

— Девушка, которую я любил… она думала, что у нас могут быть три жизни, не две. Она называла этот первый мир тренировочным лагерем.

Я замолчал. Выбора у меня не было. Я в большей степени принадлежал к их чистилищу, чем к этому миру, но в каком-то смысле дар речи меня подвел.

Наконец я продолжил:

— Она говорила, что в тренировочном лагере мы для того, чтобы учиться, нам или удается реализовывать свою свободную волю, или нет. А потом мы переходим во второй мир, который она называла службой.