Дин Кунц - Казино смерти

Когда мы открыли двери лифта на двенадцатом этаже, Дэнни обрадовался, увидев нас. Шоколадные батончики он не съел и настоял на том, чтобы вернуть их мне.

Воду выпил, но не от жажды. «После стрельбы из ружья мне требовалось облегчиться», — объяснил он.

Карла на «Скорой» поехала с Дэнни в больницу. Позднее, в палате, куда его определили, она, а не чиф, была со мной, когда я рассказывал Дэнни о смерти его отца. Жены спартанцев — секретные опоры нашего мира.

На черном от сажи, засыпанном золой втором этаже мы нашли останки Датуры. Горный лев отбыл.

Как я и ожидал, ее злобная душа не задержалась в этом мире. Воля Датуры более не имела значения, свою свободу она отдала собирателю заблудших душ.

В средней комнате люкса на двенадцатом этаже мы увидели пятна крови и дробь, доказывающие, что я ранил Роберта. На балконе лежал один ботинок, который зацепился за металлическую раму двери, когда Роберт пятился, и соскочил с ноги.

Под балконом, на автостоянке, мы нашли его пистолет и второй ботинок, как будто он более не нуждался в первом и сам снял второй, чтобы не хромать при ходьбе.

После падения с такой большой высоты и удара о твердую поверхность он должен был лежать в луже крови. Но сильный дождь кровь смыл.

А тело, по всеобщему мнению, Датура и Андре перенесли куда-то в сухое место.

Я этого мнения не разделял. Датура и Андре охраняли лестницы. У них не было ни времени, ни желания позаботиться о своих мертвых.

Я оторвал глаза от ботинка, оглядел ночную пустыню Мохаве, которая окружала развлекательный комплекс, гадая, что же заставило Роберта уйти.

Может, придет день, когда какой-нибудь турист найдет мумифицированные останки мужчины, одетого в черное и босого, свернувшегося в клубок, забившегося в щель между двух скал, мужчины, который хотел покоиться с миром, подальше от его требовательной богини.

Исчезновение Роберта подготовило меня к тому, что нам не удастся найти тела Андре и человека-змеи.

Ворота с опускной решеткой в конце тоннеля мы нашли, но раскрытыми, со смятыми, изогнутыми металлическими прутьями. За воротами вода сбрасывалась в подземное озеро, первое из многих. Череду озер практически никто не исследовал, и вести в них поиск тел признали занятием слишком опасным.

По общему мнению, мусора накопилось слишком много, вот и вода, которая ранее свободно протекала через многочисленные ячейки, выдавливала ворота, разводя половинки в стороны, пока не сломался замок.

Хотя такая версия меня не устроила, желания проводить независимое расследование у меня не было.

Исключительно ради самообразования (Оззи Бун горячо одобрил бы мое стремление к знаниям) я разобрался со значением слов, с которыми ранее не сталкивался.

Мундунугу встречается в языках, на которых говорят многие племена Восточной Африки. Мундунугу — колдун.

Вудуисты верят, что человеческая душа состоит из двух частей.

Первая — gros bon ange, «большой добрый ангел», жизненная сила, которую разделяют все живые существа, которая оживляет их. Gros bon ange входит в тело при зачатии и после смерти тут же возвращается к богу, от которого и приходил.

Вторая часть — ti bon ange, «маленький добрый ангел». Это сущность человека, его индивидуальный портрет, совокупность его решений, действий, убеждений.

В смерти, поскольку иногда ti bon ange может заблудиться и сбиться с прямого пути к своему вечному дому, он может быть уязвим для бокора (а это вудуист, который практикует черную, а не белую магию). Последний может захватить ti bon ange, посадить в бутылку, а потом использовать по своему усмотрению.

Говорят, что опытному бокору с помощью особых заклинаний под силу украсть ti bon ange у живого человека.

Украсть же ti bon ange у другого бокора или у мундунугу в этой компании пораженных коровьим бешенством считается выдающимся достижением.

Cheval на французском означает «конь».

Для вудуиста cheval — свежий труп, добытый из морга или другим путем, в которого он может «вживить» ti bon ange.

Бывший труп оживает благодаря ti bon ange, который, возможно, стремится в рай (или в ад), но находится под железным контролем бокора.

Я не делаю никаких выводов из значения этих экзотических слов и выражений. Привожу их здесь только для расширения вашего кругозора.

Как я и указывал раньше, я — человек логики, пусть и обладаю сверхъестественными способностями. Изо дня в день я хожу по натянутой проволоке. Выживаю, находя тонкую грань между реальным и нереальным, рациональным и иррациональным.

Уход в иррациональное — это просто безумие. Но следование только рациональному, отрицание загадочности жизни и ее значения — тоже безумие. И чтобы не задаваться всеми этими вопросами, необходима каждодневная работа, которая не дает поднять голову, будь то блюда быстрого приготовления или установка на колеса новых покрышек.

Дядя Сторми, Син Ллевеллин, — приходской священник церкви Святого Бартоломео в Пико-Мундо. В семь с половиной лет, после смерти матери и отца, Сторми отдали в семью, которая жила в Беверли-Хиллз. Приемный отец растлил девочку.

Одинокая, ничего не понимающая, сгорающая от стыда, она все-таки набралась храбрости и рассказала обо всем социальному работнику.

С тех пор, выбрав достоинство, а не жертвенность, мужество, а не отчаяние, она жила в приюте Святого Бартоломео, пока не закончила среднюю школу.

У отца Ллевеллина нежная душа, пусть и суровая внешность, он абсолютно тверд в своих убеждениях. Выглядит он, как Томас Эдисон, сыгранный Спенсером Трейси, только коротко стрижет волосы. Без одежды священника его можно принять за вышедшего в отставку морского пехотинца.

Через два месяца после событий в «Панаминте» чиф Портер и я пришли к отцу Ллевеллину за советом. Встретились мы в гостиной его дома при церкви.

Как на исповеди, с тем чтобы завоевать доверие священника, мы рассказали ему о моем даре. Чиф подтвердил, что с моей помощью он раскрыл несколько преступлений, поручился за то, что я в здравом уме и говорю правду.

Я пришел к отцу Ллевеллину с одним вопросом: знает ли он монастырь, где предоставят кров и стол молодому человеку, который все это отработает, не стремясь при этом стать монахом?

— Ты хочешь пожить мирянином в церковной обители, — уточнил отец Ллевеллин, и по его тону я понял, что мой случай — не первый, пусть не такой уж и частый.

— Да, сэр, — кивнул я. — Именно так.

С медвежьим обаянием сержанта морской пехоты, просвещающего новобранца, священник сказал: «Одд, за последний год тебе сильно досталось. Твоя потеря… и моя тоже… сжиться с этим невероятно трудно, потому что она… она была такая добрая душа».

— Да. Была. Есть.

— Горе — здоровая эмоция, отдаться ему — это нормально. Приняв потерю, мы определяемся с нашими ценностями и значением наших жизней.