Рю Мураками - Пирсинг

Он изгибал шею в одну сторону, чтобы слушать свои голоса, и в конце концов не смог ее выпрямить, и ему пришлось так и разгуливать: подбородок прижат к плечу, одно ухо торчит спереди».

Годы спустя Кавасима слышал про эту душевную болезнь. Людей, похожих по поведению на того человека, которого описывала ему мать, называют шизофрениками. Один из симптомов шизофрении — ощущение, что кто-то или что-то манипулирует вами, заставляя делать некие вещи против собственной воли.

«Я не собирался убивать ее, офицер. Это помимо меня произошло. Девушка ранила себя в ногу, а потом она упросила меня убить ее. Она лежала нагая на кровати, и, когда я воткнул нож ей в живот, она была совершенно счастлива и умерла с улыбкой на лице».

«Представь себе, что ты говоришь что-нибудь в этом роде, — подумал Кавасима. — Они точно признают меня придурком. Хотя если кто-то мной и манипулирует, то это точно не эта девушка. Она только служанка, рабыня. Случайно выбранная суицидально-эротическая маньячка, посланная кем-то, кто хочет, чтобы я обезумел. Я хочу, чтобы она вопила, плакала, молила о пощаде — а поглядите-ка на нее: сидит здесь с затуманенным взором и улыбается, как маска из комедии, воображая, как я ее зарежу. В глазах ее похоть, и она тарахтит так, будто это счастливейший момент в ее жизни».

— Подумай, — говорила она, — сначала ты потрогаешь такую простыню. А потом потрогаешь мою кожу. — Она положила его руку на левое бедро, то. на котором не было повязки. — Никто не делал этого раньше.

«А вот это правда, — подумала она. — Никто еще не трогал эти простыни — ни Ясияки или Ятака, ни Ацуси или Хицао, или Кадзуки, или кто-то другой. Насладиться прикосновением к ним, а потом прикосновением к моему телу — это совершенно особое чувство. А главное, что я скажу тебе, господин такой-то — ничего страшного, если ты испачкаешь все мои новенькие простыни своей спермой.

Спермой, — повторила она и почувствовала, как улыбка исчезла с ее губ. — Интересно, какая у него будет физиономия, когда он кончит? Не такая, как у других? А какая? „Возьми это в рот» — так говорил Сама-знаешь-кто. „Мы же не хотим, чтобы ты забеременела, Тиаки». Сама-знаешь-кто заставлял меня брать это в рот, и сразу же вслед за тем он кончал, и все это выплескивалось. Но этот мужчина другой. Другой ли? Он помог мне в ванной и ждал меня на холоде. Потому-то я думаю, что могу сделать все, что он захочет, позволить ему совершить со мной все что угодно, даже облизывать меня, если ему это нравится. Он оближет меня, а потом я возьму в рот. Возьму в рот. И это выльется. Может быть, я влюбляюсь. Потому что даже когда я кусала его за палец, он не делал мне ничего, только шептал тихонько на ушко, и потому, что он стоял на этом жутком холоде и ждал меня. Влюбляюсь в него. Потому что он ничего не делает. И не пытается ничего сделать. Он не такой, как Сама-знаешь-кто, совсем не такой. Сама-знаешь-кто: „Возьми в рот, Тиаки. Возьми в рот, Тиаки. Возьми в рот"».

Девушка все еще держала Кавасиму за руку, но уже перестала двигать туда-сюда бедрами. Она как будто хотела что-то сказать, но прикусила язык и будто сглотнула слова. Она опустила взгляд на свою руку, державшую его за ладонь, потом расплела пальцы и отдернула. Она поднесла пальцы к верхней губе, как будто нюхая их, и закрыла глаза. Ее губы задвигались, как будто она шептала что-то собственной руке. Когда Кавасима мягко отнял свою руку от ее бедра, она открыла глаза и сурово поглядела на него.

Тиаки знала, что она на грани, что она в любую минуту может сорваться. Глядя на свое бедро, отвергнутое гостем, она почувствовала, как нарастает ее гнев. «Да он такой же, как все они», — сказала она себе. Но в каком отношении такой же? И кого она имела в виду под «всеми ими»? Эти вопросы вставали перед ней, но у нее не было энергии и воли отвечать на них сейчас. Она как будто видела гнев — единственную вещь, которую не могла пережить, против которой была бессильна. Как будто она видела, как ярость пенится и ползет от пальцев ее рук и ног к сердцу и мозгу. Хотя зачем это надо, спрашивала она себя, и на глазах ее проступали слезы. Зачем нужен этот глупый поток гнева? Были времена, когда, медленно доходя до роковой черты, он наконец рвался, как резиновая лента, а бывало, что все происходило без предупреждения, как сейчас, как будто нити, сковывающие поток гнева, обрезали ножом.

«Всегда происходит что-то ужасное, когда я в таком состоянии, — думала она. — А когда все заканчивается, я чувствую себя настолько больной, что хочу умереть. Ненавижу это. Ненавижу, но мне никогда не хватало сил, чтобы это остановить, а это, может быть, как раз то, что мне действительно нужно. В гневе я хочу разрушить все, что вижу, — и людей, и вещи, и себя саму, сжечь все до основания. Но зачем подобное нужно людям? Тогда, в начальной школе, в комнате, где хранились снаряды, наедине с молоденьким учителем физкультуры… я задрала юбку, взяла его за руку и попыталась засунуть ее себе под белье. Я думала, что всем взрослым мужчинам это нравится, что я делаю ему приятное. А он отдернул руку. Тогда меня охватил гнев, и я стала вопить так, будто горю в огне, а когда учитель взял меня за руку и сказал: „Я понимаю, ты просто хочешь дружить со мной?», я покусала ему руку до крови. Так и с этим человеком, — решила Тиаки и снова на него взглянула. — Я знаю, что он сейчас рассердит меня. Рано или поздно он сделает что-то, что сорвет меня с тормозов. Попытается он поцеловать меня, или убежать прочь, или облизать, или ударить, или стать на колени и просить о прощении — кончится тем, что я разъярюсь, как это было всегда, раньше или позже, со всеми остальными.

Ненавижу это, — думала она, — ненавижу то, что всегда должно случиться».

Она снова закрыла глаза, представив, как шла с этим человеком рука об руку, сидела с ним в такси, а вокруг них светились огни небоскребов. Она помнила, каким холодным было прикосновение его руки, и это воспоминание немного ее остудило. «Я не хочу делать это снова, — думала она, молча мусоля эти слова во рту. — Не хочу так больше с ним гулять».

— Пойду сделаю суп, — сказала она, встала и пошла на кухню.

Она чувствовала, каким взглядом провожает ее, проходящую через комнату, этот человек. «Наверное, он по-настоящему разочарован, — думала она. — Я так ничего и не позволила ему, и это его обескуражило. А что я буду делать, если он скажет, что уходит?»

Эта мысль испугала ее, и она решила подсыпать в суп немного ксалкиона.

— Не многовато ли я положила карри? Извини! Не слишком острый получился?

— Нет, хороший суп, — сказал Кавасима, вытирая рот платком.

Он съел тарелку супа до последней капельки и умял две булочки. В конце концов, он ничего не ел после того сандвича в аэропорту Ханеда, когда вчера вечером покупал там сумку. Он чувствовал, как его тело согрелось изнутри, и в этом тепле расплавилась часть напряжения.