Рю Мураками - Пирсинг

— Не дыши на меня своим чертовым растворителем! — крикнула она.

Кавасима оторопел. «Я заслужил наказание. Она на меня сердится. Она на меня сердится, но бить меня не будет, поэтому я должен наказать себя сам. Если я этого не сделаю, она уйдет». Он подошел к керосинке и сунул правую руку в кастрюльку с кипящей водой.

Когда Кавасима вынул красную, покрытую волдырями руку из кипятка, женщина обозвала его кретином и ушла в ванную, на ходу сбрасывая одежду. Он был убежден, что сейчас она примет душ — и уйдет из дому. И не вернется. И сколько же он будет здесь сидеть, испуганный до полусмерти, ожидая ее возвращения? Он не должен позволить ей уйти! Он напряженно прикидывал: нужно что-то сделать, пока она в душе. И тут случилось нечто вроде небольшого взрыва, какой-то внезапный наплыв ощущений — зрительных, обонятельных и слуховых. Его ноздри ощутили запах горящих волос или ногтей, а мгновение спустя он стоял перед занавеской душа с ножом в руках, и острие ножа беззвучно вошло в ее живот. Оно встречало не больше сопротивления, чем булавка, втыкаемая в губку. Без всяких усилий Кавасима вонзил нож в ее белый живот и, когда вытащил его, увидел, как густая струя алой крови хлынула из маленького отверстия.

Вероятно, нож выпал у него из рук, но с этого момента в его памяти образовался провал. Он не помнил даже, приезжала ли полиция.

Сотни раз во сне он видел, как нож падает на кафельный пол и закатывается под трубу. В сновидениях он становится на колени и тянет к ней руки, но только снова обжигает — на сей раз о решетку обогревателя. Иногда, просыпаясь, он был убежден, что его правая рука на самом деле горела. Если полицейские приехали, женщина, должно быть, не сказала им правды, потому что Кавасиму ни разу не допрашивали. И ему она об этом случае не напоминала, когда выписалась из больницы. Он просто съехал без разговоров, и все. Хотя в течение целой недели он несколько раз возвращался, женщина всегда избегала встречи с ним и иногда даже уходила из дому. Кавасима верил, что нож все еще там, под трубой в ванной. И он знал, что настанет день, когда он вернется сюда, чтобы проверить.

Он уже добрался до двери круглосуточного магазина, когда заметил нечто странное. Его сердцебиение пришло в норму. Размышляя о том, не связано ли это с воспоминаниями о стриптизерше, он вошел в магазин, где его сразу же окружили волны теплого воздуха и он почувствовал, как очертания его тела начинают расплываться. Кавасима прошел к стоящим одна на другой пластмассовым корзинам и взял верхнюю, когда кассир справа от него, до сих пор безмолвный, что-то завопил покупателям, вошедшим вслед за ним, — молодой паре, жмущейся друг к другу и дрожащей от холода. Парочка устремилась к выходу, а продавец отвернулся к своей кассе. Вот и все, но что-то в этой сцене было для Кавасимы мучительно знакомым и вызвало ужасное чувство, что на самом деле он вовсе не здесь. Не то чтобы он умер и присутствует тут лишь в качестве духа — нет, как будто он отделился от собственного тела и витает где-то в другом пространстве.

В детстве Кавасима уходил от побоев и угроз матери, сосредотачиваясь на мысли, что все это происходит не с ним, а с кем-то другим. Он методично приучал себя думать таким образом. Мать, вне себя от гнева на ребенка, который не кричит и даже голоса не подает, била его еще сильнее; но чем больше она его била, тем больше он внушал себе, что бьют не его, пока в конце концов не научился отделять себя от своей боли. Однако, опасаясь, что дело может зайти слишком далеко и что он не сможет отыскать дороги обратно в свое тело, он обещал себе ждать рядом наготове и вернуться назад, как только это будет возможно.

«Сейчас я переживаю, — говорил он себе, — какое-то воспоминание о том времени, как будто слышу эхо прошлого». Кавасима посмотрел на горку детских подгузников у стены напротив и вспомнил, как Йоко говорила ему, что, сколько подгузников ни покупай, все равно не хватит. Он решил приобрести несколько, но как раз в этот момент ощутил, что отделился от собственного тела и ждет себя где-то там, среди подгузников.

«Черт. — подумал Кавасима и попытался улыбнуться, но не сумел, и в груди его все сжалось от страха. — Что же это такое происходит, будь оно проклято?!»

Он действительно воочию видел, как его второе «я» стояло между магазинных полок в двух или трех шагах от него, держа в руках упаковку подгузников. Это другое «я» указывало на изображенную на пакете детскую физиономию и ухмылялось Кавасиме, будто поддразнивая его.

«Иди сюда, я скажу тебе кое-что важное».

Кавасима двинулся к полкам, как будто его тянули туда на веревках.

«Подумай, — говорил ему тот, другой, — почему ты мог так спокойно смотреть „Основной инстинкт»? Ты же на полпути к этому, да? Ты же помнишь Такучана? Такучан говорил: „Если это не я, то все равно кто». А потом ты вспомнил, как проткнул женщину ножом для колки льда, и у тебя сразу же прошло сердцебиение. Ты перестал волноваться о том. что можешь ударить таким же ножом ЕЕ — так ведь?» — Он указал на рисунок на упаковке — детское лицо, потом кивнул и скомкал пакет, отчего личико превратилось в жуткую маску. — «Быстрее справься с этим и иди ко мне». Кавасима пытался сказать: «Пожалуйста, не делай этого», но в горле пересохло, и он не мог выговорить ни слова. Прежде чем они слились воедино, второй успел прошептать ему отчетливо и ясно: «Это единственный способ избавиться от страха».

Кавасима охватило нечто вроде ступора, будто он получил откровение от Бога. Даже после того, как он слился со своим вторым «я» воедино, голос продолжал вещать откуда-то изнутри него: «Есть только один способ избавиться от страха: ударить ножом для колки льда кого-то еще».

— Масаюки, — сказала Йоко на следующее утро, суетливо готовясь к своим занятиям, — ты что, в лотерею выиграл? Ты просто светишься.

Кусая на ходу круассан, Кавасима объяснил, что он спал как убитый. Это была правда, и аппетит к нему вернулся тоже, к собственному удивлению.

Не существовало стопроцентной уверенности, что он не попадется, — первая мысль при пробуждении, — но что он по крайней мере ранил какую-то женщину, в этом сомнений не было. Если она жива, она наверняка обратилась в полицию и за ним могут прийти. Он отмахнулся от опасений, пока чистил зубы и умывался.

— Ты знаешь, — сказал он Йоко, одеваясь, чтобы отправиться на работу, — что наше агентство перешло на систему обязательных отпусков, как многие крупные фирмы?

— То есть ты должен брать отпуск, хочешь ты или нет?

— Да, именно так. На больших предприятиях это месячный отпуск или даже двухмесячный, но у нас скорее всего будет неделя или десять дней.

В агентстве, где работал Кавасима, на самом деле была такая система — обязательный отпуск для всех работников одновременно каждые три или пять лет. Для этого существовал специальный фонд, и человеку выделялась некая сумма наличными в зависимости от того, как он собирался провести свой отпуск.