Маршалл Кэрп - Фабрика кроликов

К одиннадцати вечера мы развязались с «Мозговым центром» и поехали в Лос-Анджелес. Терри решил подбросить меня домой.

– Сколько работаю детективом, никогда с такой пользой время не проводил, – признался я. – И никогда не видел столько умных людей одновременно.

– Разумеется – ты же не бывал на семейных торжествах Биггзов.

– Вы, конечно, можете гордиться своими умственными способностями, детектив Биггз, но согласитесь – мы с вами были самыми тупыми из всех присутствующих.

– Ерунда. В своем роде мы очень даже ничего. И вообще, не вижу разницы между ними и нами.

– Я вижу: это десять штук баксов в день.

Терри рассмеялся. Нечасто он удостаивал мои шутки такой реакцией.

Очередной шестнадцатичасовой рабочий день. Слава Богу, я наконец дома. Я сунул руку в карман, нашаривая ключи, и вдруг застыл как громом пораженный. На ручке двери болталось нечто. Я попятился.

Я связан с «Ламаар энтерпрайзис». У двух старых хрычей (из трех) имеются мои визитки. Все трое знают мою фамилию. Я – мишень. Мне на дверь повесили бомбу.

«Совсем с катушек съехал. Террористы не ходят по домам полицейских и не вешают бомбы им на двери», – запищало в голове. Внутренний голос дело говорил.

Я вернулся к машине, достал фонарик и направил его на дверную ручку. С расстояния десять футов. Луч света выхватил блистерную упаковку, довольно крупный конверт – в таком можно отправить, например, видеопленку, намотанную на бобину. На конверте черным маркером было выведено мое имя.

«Если это и бомба, то слишком маленькая. В худшем случае оторвет тебе пару пальцев. Действуй левой рукой». Я поблагодарил внутренний голос за совет и добавил, что дальше справлюсь без него.

Левой рукой я снял конверт с дверной ручки, затем, действуя правой, отпер дверь. Андре не бросился мне навстречу. Я позвал, но он не появился. Значит, до сих пор у Кемпа. Внутренний голос сообщил, что я нервничаю. Будто я без него не знал. Я бегал по комнатам, включая по пути свет, и искал следы вторжения. Ничего не обнаружив, почувствовал себя круглым идиотом.

Я вскрыл конверт. Внутри оказалась коробка жевательного мармелада. Большая. Такие обычно покупают перед киносеансом, когда распирает от собственного настроя «гулять так гулять» и не жалко заплатить четыре бакса за конфеты, которые в первозданном виде, то есть в виде сахара, стоят двадцать центов. Именно такой мармелад, под названием «Майк и Айк», я особенно любил в детстве. Помимо ассоциаций с собственной персоной мне нравилось, что он разноцветный.

Я открыл коробку. Мармелада в ней не оказалось. Что ж, меньше проблем – я бы все равно не стал его есть, а так и не обидно. Зато оказался сотовый телефон.

Пошарив в коробке, я извлек записку:

«Готов помочь. Наберите 77 # и нажмите „ОК“».

Информаторов у меня предостаточно. Некоторые любят экстравагантные способы выхода на связь, однако никто не стал бы программировать мобильник на свой номер, упаковывать его в коробку из-под конфет «Майк и Айк», а саму коробку подвешивать к дверной ручке. Нет, на это способны только люди шоу-бизнеса.

Я до такой степени не сомневался: стоит набрать номер, как в трубке раздастся голос великого голливудского сценариста Митча Барбера, – что согласился бы и недельную зарплату поставить, да спорить было не с кем.

День для Клауса Лебрехта начался неважно. С утра пришла зашифрованная электронка из Нью-Йорка, от Софокла, который должен был взорвать магазин игрушек, на витрине которого до сих пор красовались ламааровские мультяшки. Однако сукин сын пошел на попятный: не могу, дескать, детей убивать, и все тут.

Лебрехт предложил увеличить гонорар, но Софокл повторял как попугай: «Там полно детей». Правда, в конце концов он согласился ждать дальнейших указаний, продолжая, впрочем, твердить: «Детей убивать не стану. Хотели убивать детей, надо было нанять шахида».

А потом появились два копа. Само по себе их появление не было неожиданностью для Лебрехта – он предвидел такой поворот событий, – но копы, похоже, уже имели разговор с Митчем, и Лебрехта это напрягло.

Когда копы откланялись, трое старых друзей вместе посмотрели пресс-конференцию Айка Роуза.

– Я же говорил – Деклан не подведет, – самодовольно заметил Кеннеди, когда Роуз заявил о взрыве в «Королевском бургере». – Этот парень мне сразу понравился.

– Ты же назвал его отморозком, – напомнил Барбер.

– Ну и что? Может, потому-то он и пришелся мне по душе, – не растерялся Кеннеди. – Впрочем, какая разница? Что бы я ни думал о Деклане сначала, а согласитесь, он отработал каждый цент.

– Называй его Йетсом, – поправил Барбер. – Мы же договорились использовать клички.

– Пусть будет Йетс. Прекрасный ирландский поэт, Уильям Батлер Йетс, взорвал забегаловку в Далласе. – Кеннеди захихикал и бросил взгляд на Лебрехта – узнать, понравилась ли ему шутка.

– По-твоему, это смешно? – нахмурился Барбер. – Тебе, Кевин, похоже, трансформироваться из веселого ирландца-алкоголика и продюсера в веселого ирландца-алкоголика и террориста как делать нечего.

– Да пошел ты, Митч. – Веселость Кеннеди улетучилась вся, до последней унции. – Тебе погибших жалко, да? А мне вот не жалко. А знаешь почему? Потому что половина из них наверняка гребаные акционеры, и голосовали они за то, чтоб «Ламаар» завладели япошки да жиды. Ты, Митч, похоже, на попятный собрался? Так вот что я тебе скажу. Ты всю жизнь чужими руками жар загребаешь. И тебе все равно, чьи это руки и какой именно жар они загребают.

Кеннеди полез в карман, извлек визитку Ломакса и швырнул ее Барберу в лицо.

– Получай. Мне эта дрянь не нужна. А коп, похоже, решил, что и тебе она не нужна.

Барбер вскочил.

– Это же старый полицейский трюк. Специально, чтобы посеять между нами недоверие.

– И он сработал! – неожиданно тонко взвизгнул Кеннеди.

– Прекратите! – вмешался Лебрехт. – Здесь вам не съемки боевика, кадры потом не вырежешь, не смонтируешь заново. Для нас дело жареным пахнет. Вы что, забыли о честности, о преданности, о дружбе?

Лебрехт произнес три волшебных слова. Раньше это заклинание использовал Дини. Он любил повторять, что честность, преданность и дружба лучше всякого цемента скрепляют команду. Теперь Лебрехт взялся употреблять их к месту и не к месту, как мантру.

– Мы не можем позволить себе разногласий, мы не можем позволить себе разлада, – продолжал Лебрехт. – Митч, если ты о чем-либо сожалеешь…

– Ни о чем я не сожалею, – вскинулся Барбер.

– Но тебя ведь напрягают масштабы нашей деятельности, – настаивал Лебрехт.

– Ты имеешь в виду мое нежелание идти на дальнейшие убийства? Да, такое нежелание присутствует. Может, ты хочешь спросить, не заявил ли я, часом, в полицию? По-моему, я не обязан отвечать на этот вопрос. Мы с вами больше полвека вместе. Вы либо доверяете мне, либо нет.