Роберт Ладлэм - Ледовый апокалипсис

Троубридж смотрел на Кроподкина так, как если бы у того на голове вдруг выросли рога.

– У вас нет доказательств! – слабым голосом промямлил он, не желая слышать ничего больше. Он не мог так ошибаться! Он не мог сидеть за одним столом с таким чудовищем!

– О, доктор, доказательства у меня есть, – проворковала Рэнди таким нежным голосом, что оба мужчины изумленно воззрились на нее. – Во-первых, вспомните, в каком состоянии находилась лаборатория и радиорубка, когда мы туда вошли. В полном порядке. Ничто не разбито, не повалено. Там не было никаких следов борьбы или вообще какого-либо сопротивления. А теперь я расскажу вам о том, в каком виде я нашла Кайлу Браун. Она была полностью одета. Это означает, что девушка вышла из домика добровольно и отправилась на холм также по собственной воле, без принуждения. Она никуда не торопилась, ни с кем не дралась. Короче говоря, она не была напугана.

Рэнди поглядела на Троубриджа.

– Вчера вечером вы присутствовали в радиорубке корабля, доктор. Вспомните, мы говорили по радио с очень нервной и очень расстроенной девушкой. Она знала, что на острове происходит нечто весьма и весьма скверное. Сомневаюсь, что она по собственной инициативе покинула бы лабораторию и уж тем более – с незнакомцем. Я считаю, что она вышла с кем-то, кого знала и кому верила. С человеком, которого считала другом. С ним.

Ствол «МР-5» качнулся в сторону Кроподкина.

– Нет! – скрипнул зубами словак.

Рэнди дошла до края обеденного стола и остановилась возле Кроподкина.

– А теперь мы переходим к той части его истории, где говорится о том, как он застрял на льдине. Это – вранье чистой воды. Он не голодал на протяжении двух ночей. Он укрылся где-то сверху и жрал припасы из сухого пайка, который взяла с собой поисковая группа.

– Откуда вы можете это знать? – почти шепотом спросил доктор Троубридж. Он не признался бы в этом даже самому себе, но рассказ женщины его заинтриговал. – Что заставляет вас так думать?

– Его отвратительные манеры за столом, – ответила Рэнди. – Вам когда-нибудь приходилось голодать, доктор? Голодать по-настоящему? Например, провести без пищи несколько дней во враждебном окружении? Со мной такое случалось несколько раз. Когда после этого у вас появляется возможность поесть, вы не жрете с такой жадностью, как только что делал этот джентльмен. Вы едите так, как если бы пища вдруг стала для вас высшим наслаждением в жизни. Вы кушаете медленно, смакуя каждый кусочек. Поверьте моему личному опыту.

Рэнди перегнулась через стол.

– И, коли уж мы заговорили о еде, хочу напомнить, что, придя в этот домик, мы увидели на столе наполовину съеденную трапезу, оставленную господином Кроподкиным: бутерброд с солониной и чай. Горячий чай.

В устремленном на нее взгляде Кроподкина пылала ненависть.

– Это было не мое! – прошипел он.

– Твое, мой ненаглядный! – Голос Рэнди звучал почти гипнотически. – И было кое-что необычное в том, как был налит чай. Точнее, куда он был налит. В стакан! На этом острове находилось несколько англосаксов, пара азиатов и один словак. Когда кто-то, выросший в традициях англосаксонской или азиатской культуры, хочет выпить чаю, он наливает его в чашку. Это происходит автоматически, по укоренившейся с детства привычке. Только араб или славянин станет пить горячий чай из стакана. – Ствол автомата описал дугу и с тихим звоном прикоснулся к ободку стоявшего перед Кроподкиным стакана. – А арабов на этом острове нет.

Кроподкин выбросил руку вперед, намереваясь схватить ствол автомата, находившегося столь близко от него, но Рэнди, ожидавшая этого момента, отдернула оружие назад и ударила стволом «МР-5» по лицу молодого человека, сбив его со стула на пол.

Выкрикивая проклятья, Кроподкин начал вставать, но Рэнди уже перекатилась через стол и оказалась перед ним раньше, чем он успел окончательно подняться на ноги. Потрясенному доктору Троубриджу она в этот момент показалась белокурым размытым пятном, какие получаются в результате фотосъемки на большой скорости. В течение следующих двух секунд Рэнди нанесла словаку еще три мощных удара своим оружием: ствольной коробкой автомата – в лоб, стволом – в пах и прикладом – по шее, когда Кроподкин согнулся пополам от страшной боли. Последний удар был нанесен с профессиональным расчетом – так, чтобы не сломать противнику шейные позвонки.

Кроподкин рухнул, как взорванный мост.

Опустившись на колени рядом с поверженным врагом, Рэнди сначала проверила дыхание Стефана, а затем завела его руки за спину и скрутила их новыми нейлоновыми наручниками.

– Доктор, помогите мне, пожалуйста, перетащить его на койку, – попросила она.

Не в силах пошевелиться, Троубридж таращился на нее и на своего аспиранта, распростершегося на полу с залитым кровью лицом.

– Я не могу поверить, – пробормотал он. – Не могу поверить в то, что кто-то может хладнокровно убить так много людей…

– На самом деле подобных типов больше, чем вы можете предположить, доктор, – проговорила Рэнди, потерев глаза. Она внезапно почувствовала себя неимоверно уставшей. – Рядом с двумя такими вы находитесь в данный момент.

Едва разлепив веки, Смит понял, что наступило утро. За стеклами иллюминаторов отсека оператора РЛС, в котором остались они с Валентиной, уже брезжил серый рассвет. А еще Смит осознал, что ему гораздо теплее, чем когда он засыпал, причем тепло шло от его левого бока, к которому кто-то крепко прижимался.

Верхняя кромка спального мешка «Егерь» за ночь покрылась изморозью от его дыхания. Приподняв голову и оглядевшись, Смит увидел второй такой же спальник, в котором, свернувшись по-кошачьи, посапывала Валентина Метрейс. Видимо, ночью, в поисках тепла, она переместилась и прижалась к нему. Смит невольно покачал головой. Рэнди не ошибалась: было бы желание, а возможность найдется.

На протяжении долгого времени женщины занимали далеко не главное место в жизни Смита. Сначала, сразу после смерти Софии, даже мысль о том, чтобы встречаться с кем-то еще, причиняла ему боль. Ему казалось, что, связавшись с другой женщиной, он предаст память любимой. Позже любая эмоциональная привязанность воспринималась им как ненужное осложнение и без того непростой жизни, которую он вел. Но эта женщина в деликатной – или не очень деликатной – форме всячески давала понять Смиту, что хочет стать немаловажным фактором в его существовании.

Почему? Это находилось за пределами понимания Смита. Он всегда считал себя довольно скучной личностью, и работа была для него важнее любого романа. Тем более что однажды его любила прекрасная и умная женщина, и хотя бы из-за одного этого Смит считал себя счастливчиком. Но что нашла в нем эта лихая, загадочная и, бесспорно, красивая женщина? Тут Смит мог только теряться в догадках.