Дэн Симмонс - Зимние призраки

Он кивнул и поставил бокал на заляпанную вином скатерть.

– «Веселый уголок», – ответил он. Лицо Мишель не выразило понимания.

– Когда мы были детьми, Дуэйн называл свой дом «Веселым уголком», – продолжал Дейл. – Так называется рассказ Генри Джеймса. История с привидениями.

– Как «Поворот винта»? – спросила Мишель. Она закурила сигарету и выдохнула облачко дыма

через тонкие ноздри.

Когда еще днем Мишель спросила, можно ли ей будет курить после обеда, он ответил: «Конечно», но удивился, что она до сих пор не избавилась от этой привычки. Теперь его удивило, что она знает «Поворот винта». «Нечего судить о людях по первому впечатлению», – упрекнул он себя и словно вновь услышал голос Энн, произносящий эту фразу: она сотни раз за время их брака предостерегала его от поспешных выводов.

– Не совсем как «Поворот винта», – ответил он-более утонченный вариант того же сюжета.

«Утонченный… Некоторые вещи должны быть утонченными, чтобы стать по-настоящему прекрасными».

Мишель стряхнула пепел в маленькую вазочку, которую использовала в качестве пепельницы. Она ждала продолжения.

– В «Веселом уголке», – продолжал Дейл, – типично джеймсовский герой, пятидесятишестилетний человек по имени Спенсер Брайдон, возвращается в Нью-Йорк, точнее, вообще в Америку после нескольких десятилетий, проведенных в Европе. Ему предстоит привести в порядок кое-какую свою недвижимость, в том числе и многоэтажный старый дом на Манхеттене, в котором он вырос…

– И это место в его семье называли «Веселым уголком», – догадалась Мишель.

– Именно. Дом стоит пустой, никакой мебели, но в рассказе Брайдон становится одержим этим домом, приходит туда каждую ночь, поднимается по лестницам, бродит в темноте с фонариком или свечой по пустым комнатам… и все ищет чего-то… или кого-то.

– Привидение, – вставила Мишель.

– Типично джеймсовское привидение, – согласился Дейл. – Потому что Спенсер Брайдон совершенно убежден, что в «Веселом уголке» живет призрак его второго «я».

– Второго «я»? – В сиянии свечей глаза Мишель казались совсем зелеными.

Дейл пожал плечами. Запах сигаретного дыма породил в нем желание покурить, хотя он бросил это занятие больше двадцати пяти лет назад.

– Человека, каким Брайдон мог бы стать и стал бы, останься он в Штатах, – пояснил он. – Если бы он начал зарабатывать деньги, вместо того чтобы посвящать свое время в Европе более утонченным занятиям.

– У-у – насмешливо протянула Мишель. – Звучит жутко. Прямо в духе Стивена Кинга.

– Это и в самом деле жутко, но по-своему, – возразил Дейл, пытаясь вспомнить, была ли Клэр на его семинаре для первокурсников, посвященном «Веселому уголку». Нет, кажется, ее тогда не было. – Когда он в итоге встречается с призраком своего второго «я», – продолжал Дейл, – тот оказывается ужасным: грубый человек, без пальцев, этакий мистер Хайд высокоинтеллектуального доктора Джекила – Спенсера Брайдо-на. – Дейл на секунду прикрыл глаза, пытаясь вспомнить цитату из Джеймса. – «Застылый, но одушевленный, призрачный и вместе с тем реальный – мужчина того же состава и той же стати, что и он сам, ждал его внизу, чтобы насмерть помериться с ним силами».

– Здорово, – восхитилась Мишель. – У тебя отличная память.

Дейл покачал головой.

– Просто я столько раз повторял эту фразу за годы преподавания… несколько десятилетий рассказывал своим студентам эту историю. – Он нахмурился. – Но вернемся к рассказу. Спенсер Брайдон встречается среди ночи с призраком себя самого и…

– Погибает?

– Теряет сознание, – ответил Дейл. Он улыбнулся. – Все-таки это Генри Джеймс.

– И чем заканчивается рассказ? – спросила Мишель, затаптывая сигарету в пепельнице и глядя на него с сомнением: продюсер, которому не особенно нравится то, что принес ему сценарист. – Он теряет сознание? И это все?

Дейл потер подбородок.

– Не совсем. У читателя создается впечатление, будто Спенсер Брайдон умер. Он много часов лежит без сознания, но в дом приходит его старая приятельница, леди Алиса Ставертон – кажется, так ее зовут, – которая предчувствует, что он попал в беду. Она просит поденщицу, миссис Малдун или миссис Мелдун, не помню ее имени, впустить ее в дом, и, когда Брайдон приходит в себя, его голова покоится на коленях Алисы. Он ощущает, как утверждает Джеймс, «необычайную мягкость и легкое освежающее благоухание».

– Сексуально, – заметила Мишель. Дейл вдруг покраснел.

– Я не думаю, что он… то есть, я хочу сказать, он не стал бы намеренно… Как бы то ни было, в финале у читателя складывается впечатление, будто от второго «я» героя спасает любовь доброй женщины…

Мишель вежливо хмыкнула.

– Любовь доброй женщины, – повторила она негромко. – Подобных фраз я не слышала уже лет сто.

Дейл кивнул, все еще по-идиотски заливаясь румянцем.

– И в самом конце Алиса Ставертон говорит Брай-дону: «Он не вы, нет, нет, он все-таки не вы» – или что-то в этом роде – и прижимает Брайдона к своей груди.

Дейл умолк, жалея, что вообще взялся все это рассказывать.

Мишель снова улыбнулась и посмотрела вверх.

– Так мы тоже найдем там их? Наши вторые «я»? Кем бы мы оба стали, если бы не уехали из Элм-Хей-вена?

– Жуткая мысль, а? – Дейл улыбнулся в ответ.

– Кошмарная, – согласилась Мишель. Она встала, потянулась к сумочке, которую повесила на спинку стула, достала оттуда нож для разрезания картонных коробок и большим пальцем вытянула лезвие с одного конца. – Я пришла не с пустыми руками.

– Это чтобы отбиваться от привидений? – поинтересовался Дейл, поднимаясь вслед за ней.

– Нет, глупый. Это чтобы разрезать пластик.

Я не смог бы сказать Дейлу, что ждет его на втором этаже. Потому что и сам понятия не имел. Старик забил второй этаж, когда мне было три года – это произошло вскоре после смерти матери – и я даже не помню, чтобы хоть раз был там. Может быть, это покажется странным: восемь лет прожить в доме, где вход на второй этаж намертво замурован пластиком, но мне в то время это вовсе не казалось чем-то необычным. Мой Старик на какие только ухищрения ни шел, чтобы сэкономить деньги, и я знал, что отапливать весь дом ради нас двоих слишком дорого. К тому же на втором этаже была их спальня – Старика и моей матери, – и я довольно скоро понял, что он не хочет ночевать там без нее. И не потому, что она умерла в той комнате. Она умерла в больнице в Оук-Хилле. Как бы то ни было, у нас не наблюдалось нехватки спальных мест: Старик спал в кабинете, а я устроил себе комнату в подвале еще до того, как перестал ходить в детский сад.

Что же до названия фермы, я окрестил ее «Веселым уголком» из чистого тщеславия, когда в семь лет прочитал рассказ Джеймса. По большому счету, мне просто нравилось, как это звучит. Правда, ферма был чем угодно, но только не веселым местом, когда Старик уходил в очередной запой – он становился злым, если напивался – и мы оба жили в основном каждый сам по себе. Если там и были какие-нибудь «вторые "я”», бродящие тенями по дому, все они принадлежали Старику. Мой отец был весьма одаренным человеком, но в нем отсутствовал некий человеческий ген, позволяющий людям доводить начатые дела до конца. Он бросил Гарвард перед Второй мировой войной без всякой причины – так и не смог объяснить мне почему, – и даже льготы, предоставляемые Солдатским биллем о правах, не заставили его вернуться в высшую школу. Его брат, мой дядя Арт, закончил не только колледж, но даже несколько курсов в университете. Скорее, это мой дядя Арт был тем самым вторым «я» из «Веселого уголка», с которым предстояло столкнуться моему отцу: дядя Арт не пил, писал книги, преподавал, путешествовал, часто менял жен – в общем, наслаждался жизнью. Вероятно, гена радости моему Старику тоже не досталось.