Лорен Бьюкес - Земля матерей [litres]

– Извини.

– Все в порядке.

– Ты ни в чем не виноват.

– Знаю. – Но это не так. Виноват он. Он чувствует напряжение маминого тела, твердого, но в то же время хрупкого.

– Эй, мам!

– Да?

– Может, тебе правда лучше выпить таблетку?

– Нет, черт возьми, даже не начинай!

– Извини.

– И ты меня тоже прости. Прости за все это. Она не имела права обсуждать с тобой такие вещи.

Майлс хочет услышать продолжение, но не хочет спрашивать. Он ждет, когда мама заговорит сама.

– Ей в голову втемяшился глупый план – продавать… ну, сам понимаешь… – Она морщится. Потому что это отвратительно. Она также не может произнести вслух это слово. Ему хочется расплакаться. – То, что Билли тебе сказала, это неправильно. Ты еще ребенок. Ты не можешь дать свое согласие. К тому же это противозаконно. Это опасно. Такое нам бы ни за что не пришло в голову. И я не знаю, как мне быть. Она переступила черту. И, возможно, обратного пути уже нет. – Мама проводит ладонью по короткой стрижке под эльфа. Майлсу не хватает ее длинных волос. – Блин!

– Что будем делать?

– Ну, шоколад уже почти готов.

– Точно, – кивает Майлс. Мама насыпает ему в кружку еще ложку сахара, себе подливает немного виски и мешает, мешает, позвякивание ложки о керамику звучит утешающе. Майлс замечает, что крышка карбюратора пропала, и хочет что-то сказать, однако эта ссора его вымотала. А у шоколада какой-то странный вкус, с горчинкой. Быть может, это стыд, которым теперь в его жизни будет приправлено все.

– Не беспокойся, я разберусь с Билли.

– Зачем она вообще сюда приехала?

– Не говори так, тигренок. – Голос у мамы выжатый.

– Но мы все равно собираемся бежать?

– Нет. Это чересчур сложно. Отменяется. – Она целует его в макушку.

– Полная дыра, – говорит он. – Больше не будем пробовать. – Его неудержимо клонит ко сну. – Мам, а вы с папой ругались?

– Только по пустякам, – говорит мама.

После этого Майлс больше ничего не помнит.

Билли никогда не укачивало. Это Коул жалобно скулила, требуя остановиться во время долгих перегонов по дороге в Дурбан в отпуск, чтобы опустошить на обочину свой желудок. У Билли подобных проблем никогда не было. Когда остальные салаги на яхте Тьерри закрывались по своим крохотным каютам или бродили по палубе, трясущиеся и обливающиеся потом, она колдовала в камбузе над новым amuse-bouches [44] Закусками ( фр .). , уже твердо стоящая на ногах, потому что всю свою жизнь ей приходилось ходить по зыбкой почве.

Смотреть на небо плохо: жирные ватные облака на голубом фоне, прерываемые зелеными дорожными знаками, проносятся мимо, возвещая о продвижении вперед, а однажды, мельком, белые лопасти ветряных турбин вдоль дороги. Закрывать глаза еще хуже, потому что остаются только мрак и неровности дороги, и подкатывает тошнота. Билли горит. Как там в этой песне: «Я объята огнем».

Она умирает. Она в этом уверена. На заднем сиденье рядом с ней ее покойная мать. Она одета так, как на любимой фотографии Билли: платье с поясом, темно-синее с белым воротничком, волосы в пышных волнах, огромные очки в роговой оправе. На фотографии мать улыбается, рядом с ней они обе, Билли и Коул, цепляются за ее руки, им пять и три, они куда-то тянут мать, заливаясь смехом. А может быть, слезами, потому что у них было предчувствие, что мать скоро у них отнимут, и они пытались ее удержать.

– Ночью пришлось спать в бигуди, – говорит мать. Билли чувствует в ее дыхании резкий запах мяты, потому что мать постоянно пыталась бросить курить. Сестры ловили ее в саду, прячущуюся среди гортензий с пурпурными головами, похожими на ее кудри, спешащую украдкой выкурить сигарету. Если бы мать выкрасила волосы в такой же лиловый цвет, ее было бы не найти.

– Курить плохо, – говорит мама.

– Но не так плохо, как аневризм головного мозга ниоткуда. – Голубое небо, голубые цветы, темно-синее платье. Билли хочет повидаться с отцом. Пусть только ради того, чтобы он пересказал ей очередной просмотренный в интернете ролик про бред насчет «изменения климата». Старик, ты только посмотри в окно!

– Твой отец умер, – говорит ей мать, поглаживая ее по голове. Но сидящая рядом с ней женщина дрожит и мерцает. Плохая связь. Постоянные сбои.

– Настройка сбилась, – произносит Билли вслух.

– Опять разговариваешь с призраками? – окликает с переднего сиденья Рико. Билли старается ухватиться за настоящее.

«Моя свирепая птичка». Так называла ее мать. Когда еще была жива. До того как превратилась в призрака, сидящего рядом на заднем сиденье. Мать приходила в ресторан на день рождения к дочерям, искрилась десять секунд, после чего исчезала. Отец не знал, как вести себя с двумя девочками, достигшими половой зрелости. Он не мог удержать в руке птичку – ее, Билли, а Коул только притворялась хорошей, и Билли единственная видела насквозь ее лживую игру.

– Выклюю вам глаза, – говорит она, поскольку никто не гладит ее по голове. Никто уже так давно не прикасался к ней. А курящая женщина – это долбаная Рико, в окно с воем врывается ветер.

«Еще не поздно развернуться», – говорит кто-то. Наверное, мама, хотя голос у нее какой-то странный, измученный, возможно, уставший от их постоянных ссор. «Девочки, как вы себя ведете!» Коул дернула ее за волосы, она ударила ее кулаком по лицу, не хотела разбивать в кровь ей нос, а теперь ее девятилетняя сестра плачет, пронзительно воет, жалея себя, не в силах поверить в то, что такое случилось.

Твою мать, сопливая плакса! Но у Билли болит голова, о, как же она болит, и она свирепая птичка, но кто-то попытался оторвать ей крылья, и ей тошно от этой жестокости.

Долбаные громилы-шлюхи разговаривают в ее присутствии так, будто ее здесь нет. Делают ставки относительно того, дотянет ли она до Чикаго. Задаются вопросом, за каким хреном она им вообще нужна, если они и без нее знают, где найти Тайлу. Покупатель проявляет нетерпение. В единственном числе, и Билли находит это примечательным. Почему на все это семя только один покупатель? Распространить любовь. Принести в мир радость. Голова ее начинает пованивать. Это тоже примечательно.

Что случилось? Откуда весь этот шум? Кто-то кричит на нее. Не мама. Не кто-то из тех, кого она знает. Кто-то еще. Она чувствует, как машина сворачивает к обочине и останавливается. Двери открываются и захлопываются. Кто-то держит ее, вытирая ей рвотную массу с подбородка, с груди.

Какая мерзость, твою мать! Господи!

Она наделала в трусы.

Теперь в долбаном салоне будет вонять.

«От нее такой нам толку нет».

«Так давай ее бросим».

«Слишком рискованно. Они не знают, что мы идем по следу. Не нужно их предупреждать».

«Никто ее не найдет».