Лорен Бьюкес - Земля матерей [litres]

– Трава увянет и цветы опадут, – произносит нараспев бывшая сексуальная маньячка. Затем она наклоняется к Коул и поправляет ей выбившуюся прядь волос. – Облизнешь губы, – шепчет она так, чтобы не услышала Умеренность. – Когда придет время. Доверься мне!

Коул старается перехватить ее взгляд. Черт возьми, что все это значит?

Однако Умеренность начинает:

– Когда ты будешь готова, сестра Терпение? – По-прежнему добавляя ненужные вопросительные знаки. – Когда ты обретешь смирение, необходимое для того, чтобы перебороть себя, тебе нужно будет пройти в эту дверь? – Она указывает на занавес, и Коул кивает так, будто это совершенно естественная просьба. Выход, в который ее выведут монашки. Сестры удаляются, закрывают за собой дверь, и она сидит в полной тишине, перед ней яблоко и пустой бокал из-под вина, она пытается обрести смирение, о котором ей говорили, но помимо воли улыбается. Билли жива.

Она вспоминает, как бросилась в больницу, когда ей позвонили и сказали, что Билли на вечеринке упала с балкона. Наверное, им тогда было по двадцать с небольшим, это случилось еще до рождения Майлса. Они с Девоном в панике ворвались в приемное отделение и обнаружили Билли болтающей с медсестрами, лишь трещина без смещения в локтевой кости. Коул пришла в такую ярость, что ткнула кулаком в плечо Девона, первую подвернувшуюся мишень.

– Я не знаю, чего ты ждала, – сказал тот мягко, учитывая обстоятельства. – Твою сестру невозможно убить. После апокалипсиса во всем мире останутся только Билли и Кит Ричардс [97] Ричардс, Кит (род. 1943) – британский гитарист, основатель группы «Роллинг стоунс». В свои 77 лет продолжает активно гастролировать. , приручающие тараканов.

Признаю, насчет Ричардса я был неправ.

Достаточно ли времени прошло? Она хочет поскорее со всем покончить. Натянув на лицо подобающее виноватое выражение, она поднимает тяжелый занавес и выходит в дверь на улицу.

Булыжник под ее босыми ногами влажный. Во дворе звучит пение. Дверь часовни открыта настежь, черные с золотом врата.

Она делает шаг в том направлении, и тут что-то ударяет ей в спину. Она падает на четвереньки, обдирая кожу на коленях. Рядом с ней с грохотом падает метла, и тотчас же чьи-то руки хватают ее за волосы и тащат к фонтану. Она брыкается и кричит, но та, кто ее держит, сильнее ее, – вероятно, это Щедрость, – и окунает ее лицом в воду. Шок от холода выдавливает воздух у нее из легких. Она не может дышать, не может пошевелиться долгие секунды, и затем, инстинктивно, открывает рот, чтобы закричать, и ледяная вода хлещет ей в легкие.

Она вырывается на свободу, откашливаясь и отплевываясь. Это унизительно, потому что монашки поют «Бесконечную благодать». Ей ужасно. Она извергает из себя водянистое месиво, и вместе с ним все восторженное возбуждение. Остаются только мрак и холод. И ярость. «Долбаные сучки, вы не знаете, кто я такая, – думает она. – На что я готова пойти ради того, чтобы мой сын остался жив».

Щедрость садится на корточки рядом с ней, с рукавов ее рясы капает вода.

– Ты очистилась от своей прежней жизни. Теперь пришло время света и пламени воскрешения. – Она тычет ее метлой. Коул пытается отстранить метлу, но Щедрость с силой бьет ее по бедрам, и она отползает прочь на четвереньках, как собака.

Метла снова ударяет ее по бедренной кости. Она вскрикивает и с трудом поднимается на ноги и бросается к пылающей двери и нарастающему вокруг пению.

Она стоит в нефе, учащенно дыша, клацая зубами, словно кастаньетами, оглядываясь по сторонам. Надежда стоит на сцене рядом с двумя женщинами в золоте и черном, с зауженными рукавами.

– Блудная дочь, – говорит она, но в ее голосе гнев, а не прощение, и все должно проходить не так.

Коул слышит свой собственный голос, доносящийся из динамиков. Это ее Откровения, записанные и воспроизведенные для всех. Как они только посмели, твою мать! Все эти жутко интимные подробности – имена, места, даты, – по большей части настоящие, правда переплетена с ложью.

Сестры хором поют обвинения, перекрывая воспроизведение.

– Сплетница!

– Иезавель!

– Эгоистка!

– Непослушная жена!

– Язычница!

– Обманщица!

– Плохая мать!

– Блудница!

– Грязнуля!

Метла снова ударяет ее по спине.

– Ступай! – говорит Щедрость. – Ступай бороться с собой!

Сестры встают в два ряда, у них в руках хлысты, они бьют Коул, вынуждая ее бежать, голую, тряся сиськами, а они обрушивают удары ей на спину и плечи, на бедра, на ягодицы.

До сцены она добирается уже на четвереньках, всхлипывая от боли и ярости. Все сборище умолкает, когда она взбирается по лестнице. Она слышит причитания, вырывающиеся из предательского горла. Все их слышат.

Но Билли не единственная, кто знает, как выжить в любой ситуации. Она сможет вытерпеть все. Она должна потерпеть, еще совсем немного. И затем они втроем, Майлс, она и Билли, найдут дорогу домой.

Она делает свое лицо непроницаемым, усмиряет дыхание и поднимает взгляд на Надежду, жуткую в своем торжественном облачении, с зелеными каменными глазами.

– Ты пришла к нам, сестра, отскоблив свое накрашенное лицо, – говорит Надежда. – Однако твоя душа несет на себе печать Иезавель. У тебя нечистые губы, и ты живешь среди народа с нечистыми губами, а твои глаза видели Царя, Всемогущего владыку.

– Да, я нечистая, – говорит Коул, сверкая глазами на колени Надежды. – Простите меня! Я раскаиваюсь.

– И тогда ко мне прилетела серафим с горящим углем в руке, который она достала щипцами из алтаря.

Коул узнаёт Причастие Всех печалей. Она закрывает глаза и поднимает голову. Конец близок. Она уже у цели.

– Она прикоснулась им мне к губам и сказала…

Она чувствует лицом что-то горячее. Открыв глаза, она видит кухонные щипцы, какими переворачивают мясо на мангале, с зажатым в них горящим угольком.

«Оближи губы», – звучит у нее в голове шепот Целомудрия, но уже слишком поздно. Надежда прижимает горящий уголек ей ко рту, она кричит от боли и отдергивает голову. Боль накатывается красками и волнами – звуковая палитра унижения.

– Смотри, этот уголек прикоснулся к твоим губам; твоя вина снята с тебя, твои прегрешения искуплены. Твоя печаль стала нашей, а наши печали стали твоими.

Коул прижимает горящие губы к холодному полу, стараясь унять боль. Затем она поднимает голову и смотрит Надежде в глаза. Ярость твердым камнем у нее в груди. Она с трудом беззвучно шевелит губами:

– Аминь!

Но на самом деле она имеет в виду: «Твою мать!»

Худшее еще впереди. Она ковыляет к себе в комнату. Ей хочется лишь рухнуть на кровать, утонуть во сне, унять жуткую дрожь, найти свою дочь, дожидающуюся ее, сидящую на краю кровати с сияющим лицом. Мила вскакивает и обнимает мать, не ведая о ее синяках.