Киран Харгрейв - Милосердные [litres]

– Дело всей моей жизни, – говорит губернатор. Урса вздрагивает. Она не думала, что их разговор с Кристин слушает кто-то еще. – Причина, по которой я здесь. Мой предшественник не преуспел…

– Кофоид? – уточняет Моу. – Знал его еще мальчишкой. История скверная, да.

– Что с ним случилось? – спрашивает Урса.

– Пострадал от лапландцев, – говорит губернатор, враз помрачнев. – Они его прокляли. Говорят, он усох, как растение, с корнем вырванное из земли. Буквально за одну ночь.

Комиссар Моу истово крестится.

– Я лично присутствовал при сожжении Олсона. Он был их главарем. Когда он горел, дым был черным, как адское пламя.

Урса кладет вилку на стол, но все остальные продолжают жевать как ни в чем не бывало.

– Были другие улики? До Кофоида? – спрашивает Авессалом.

– О да, – произносит Моу мрачным голосом. – В деревнях гибла скотина. Сначала грешили на волков, а потом Олсон сознался. Девицы беременели без мужей. И все мы, кто присутствовал при его казни, слегли с лихорадкой на несколько дней. У меня было чувство, будто все легкие забиты дымом.

За столом воцаряется глухое молчание. Урсу тошнит, желудок горит от аквавита. Она отпивает еще глоток.

– У вас в тюрьме два колдуна, – говорит Авессалом, обращаясь к Каннингему. – В чем их обвиняют?

– Ветроткачество, – говорит Каннингем, и Урса не может сдержать нервный смешок. Все остальные сурово глядят на нее. Она не может сказать этим людям, что ей вспомнилось, как Марен учила ее ткать, и что в ее первом творении оставались такие большие зазоры, что в них можно было просунуть пальцы, Марен так и сделала, а потом со смехом сказала, что если бы это был парус, лодка бы точно не сдвинулась с места.

– Прошу прощения, – говорит Урса, смутившись. – Просто я никогда раньше не слышала о чем-то подобном.

– Это совсем не смешно, – говорит губернатор Каннингем, и Урса чувствует себя ребенком, которого отчитали за шалость. – Управление погодой всегда было их главным оружием. Вам бы следовало это знать, раз вы живете в Вардё.

– Может быть, мне это странно, потому что в Бергене нет ведьм.

– Может быть, – говорит Каннингем очень серьезно, стиснув руку на подлокотнике кресла. – Хотя рядом с Бергеном вроде бы есть ведьмин холм. Да, Моу?

– Да, есть такой. Людерхурн, если не ошибаюсь.

– Я о нем читал, – кивает Авессалом. – Там встречались Сторбарн и Андерсон, готовили заговор против Церкви.

– Я тебе говорил, Моу! Он свое дело знает. Мы, шотландцы, такие. – Каннингем поднимает бокал и тянется чокнуться с Авессаломом. – Но эти проклятые колдуны обычно скрываются от правосудия, рыщут на краю света. Как я вам и говорил. Да, Авессалом? – Каннингем подается вперед. – Писал в письмах. Свет свечи не доходит до темных углов. Мы здесь для того, чтобы зажечь больше свечей, высветить зло в темноте и предать его очистительному огню. Выжечь пламенем Божьей любви.

Его глаза блестят в мягком свете свечей. Он обращается к Авессалому, но смотрит на Урсу. Он похож на одержимого, и Урсе становится страшно. Почему-то ей кажется, что сейчас он набросится на нее, схватит за горло и станет душить. Но он лишь откидывается на спинку кресла и делает знак жене, чтобы она подлила ему аквавита.

Больше никто, кроме Урсы, кажется, не замечает, что они сидят в одной комнате с диким медведем.

– Вот почему король выбрал на эту должность меня, а не кого-то из ваших. – Он кивает Моу. – В Шотландии мы навели порядок, но справедливости ради скажу, что там нет лапландцев и их поганого влияния. Я понимаю, что тут будет очень непросто, особенно после вашего последнего письма, Авессалом. Эта лапландка, эти мерзкие идолы…

Урсу пробивает озноб. Торил все-таки не промолчала, как и боялась Марен. И «эта лапландка»… Надо предупредить Марен, что на Дийну обратили пристальное внимание.

– До сих пор мы занимались лапландскими колдунами, мужчинами… Они сами зовут себя нойдами. Шаманами, как Олсон и те двое в темнице. Но женщины тоже опасны, и не только лапландки. Ваш муж… – Губернатор вновь смотрит на Урсу, и стук ее сердца отдается в ушах оглушительным звоном. – Ваш муж – человек выдающегося таланта, как вам, без сомнения, известно. – Поймав ее непонимающий взгляд, он удивленно приподнимает брови. – Несомненно, вы знаете, почему его пригласили на эту должность? Ваш супруг – один из лучших, даже среди нас, шотландцев.

– Нет, я не знаю.

Урса смотрит на Кристин, ища поддержки, но та глядит в одну точку прямо перед собой.

Каннингем смотрит на Авессалома с таким театральным недоумением, что комиссар Моу смеется с набитым ртом.

– Авессалом, только не говорите, что ваша супруга не знает о ваших поистине выдающихся достижениях.

Авессалом скромно пожимает плечами, и Урсе хочется его ударить.

– Я ей не рассказывал.

– Значит, расскажу я. Скажите, Урсула, что вам известно о женщине по имени Элспет Рох?

– Ничего не известно.

– Я сейчас расскажу, – говорит Каннингем чуть ли не с радостным предвкушением в голосе, и Урса решительно поднимает глаза. Сейчас нельзя отводить взгляд. Нельзя показывать, как ей страшно. – Ей было всего лишь двенадцать лет, я прав, Авессалом? В двенадцать лет она отдалась дьяволу, омыла глаза сатанинскими слезами, чтобы видеть то, чего не положено видеть богобоязненным людям. Она заключила союз с нечистым. Вы знаете, что это значит, госпожа Корнет? Что делают женщины, чтобы обрести колдовскую силу?

– Я уверена, она уже догадалась, – перебивает его Кристин. – Не надо нам всяких непристойностей, Джон.

– Но это само по себе непристойно. – Каннингем бьет ладонью по столу. – Омерзительно и порочно. Она от него понесла. У нее был ребенок от Сатаны. Верно, Авессалом?

– Двое детей, – угрюмо произносит Авессалом. – Хотя это стало известно лишь на суде. Она много лет притворялась немой, якобы Сатана отобрал у нее голос. Ее собственный брат бил ее смертным боем, пытался заставить ее закричать… Он был добрым, набожным человеком. Собственно, он и донес на нее Колтарту.

– Колтарт, – говорит Каннингем, и в его голосе явственно слышится неприязнь. – Тот еще жук. Это вы довели дело до приговора, и не вздумайте отпираться. Скромность – хорошее качество, но в данном случае неуместное.

– Как вы заставили ее говорить? – интересуется Моу.

– Каленым железом.

– Как именно?

– Ее заклеймили крестами. На руках и на горле.

Авессалом не смотрит на Урсу. Она надеется, что ему стыдно, но в его голосе нет ни смущения, ни сожаления.

– И что было дальше?

– Она что-то кричала на дьявольском языке, потом распелась, как сатанинская птичка, которой, собственно, и была. – Урса видит, что муж упивается вниманием губернатора. Ей становится трудно дышать, платье вдруг делается очень тесным. – Созналась во всех грехах: от соблазнения четырех мужчин и воровства до встреч с дьяволом.