Киран Харгрейв - Милосердные [litres]

– Пойдем в дом.

Хотя они дружат уже не один месяц, Урса еще никогда не бывала у Марен дома. Внутри все так же, как и у них – всего одна комната с очагом на одной стороне и кроватью на другой, – только здесь в уголке притулилась еще одна узкая койка, и сама комната раза в четыре меньше. За столом едва ли хватает места для них четверых. Они сидят, упираясь друг в друга коленями.

– Что происходит? – спрашивает мама Марен. – От Эдне ничего вразумительного не добьешься. Мы поняли только, что сюда идет ваш супруг.

– Он арестовал фру Олафсдоттер, – говорит Урса. Ей до сих пор трудно поверить, что все это происходит на самом деле. – За колдовство.

Мама Марен резко вдыхает сквозь сжатые зубы.

– А Торил знает?

– Торил ее обвинила.

Мама Марен трогает языком болячку в уголке рта. Урса отводит глаза.

– Ты знала, что что-то такое готовится, – говорит Марен, сжав кулаки. – Знала, да?

Ее мама молчит, и это молчание говорит само за себя. Марен резко встает, опрокинув стул на пол. Урса тоже встает, готовая вклиниться между ними, если Марен набросится на мать с кулаками. Но Марен принимается расхаживать взад-вперед по тесной комнате, наставив на мать обвиняющий палец.

– И ты им позволишь забрать Дийну? Оставишь внука без матери?

– Лучше расти без матери, чем с матерью-ведьмой.

Марен потрясенно замирает на месте, и именно в это мгновение раздается стук в дверь. Никто не торопится идти открывать, и когда стук раздается снова – на этот раз громче, настойчивее, – к двери подходит Урса. На крыльце стоит Авессалом. Он смотрит на Урсу, и его брови сами собой ползут вверх.

– Ты здесь, жена?

Он входит в дом. В комнате сразу становится тесно и душно, словно из нее выдавили весь воздух.

– Где лапландка?

– В пристройке, – говорит мама Марен, медленно поднимаясь на ноги. – Я покажу, комиссар. Внук может расплакаться, испугаться. Я его успокою.

Эдне выходит на улицу следом за ними и стремглав бежит прочь. Марен стоит неподвижная, как изваяние. Урса подходит к ней и встает рядом. Она слышит тяжелые шаги мужа снаружи, слышит стук в дверь, скрип петель.

На миг все затихает, а потом раздается пронзительный, яростный женский вой. Это мама Марен. Она что-то говорит, но слов отсюда не разобрать.

Авессалом возвращается, вихрем врывается в комнату. Его лицо полыхает яростью.

– Где она? Куда она убежала?

– Ее там нет? – говорит Марен упавшим голосом, и если бы Урса сама не слышала от нее, что Марен знает о побеге Дийны, она бы решила, что Марен и вправду потрясена. – А Эрик? Сын моего брата. Где Эрик? Он там?

Слезы, текущие по щекам Марен, настолько искренние и реальные, что Урса не может сдержаться и прикасается к ее руке, чтобы хоть как-то ее утешить.

– Пожалуйста, Авессалом. Ты же видишь, какой это для них удар.

Он буквально трясется от ярости.

– Она не могла далеко уйти. Мы ее разыщем.

Он уходит, и Урса вновь может дышать. Марен все плачет и плачет, слезы никак не кончаются. Из-за дощатой стены доносится тоненький жалобный вой. Так воют звери, когда им больно. Марен зажимает уши руками, стиснув зубы до хруста.

– Марен, – шепчет Урса. – Пойдем. Пойдем отсюда.

Она чуть ли не на себе тащит Марен на улицу. Хотя Марен выше ростом, она такая худая, что почти ничего не весит. Они огибают дом, проходят мимо пристройки, где дверь распахнута настежь, а внутри на полу сидит мама Марен и плачет навзрыд.

Урса пытается сообразить, что делать дальше. Можно было бы пойти на пустошь за разрушенным домом, но там уже какие-то люди: мужчины, одетые в черное, ищут сбежавшую Дийну и ее сына. Урса смотрит на них, и ей становится страшно. Они похожи на мух, копошащихся на мертвой туше.

Им с Марен надо где-то укрыться, в каком-нибудь тихом месте, где их никто не потревожит, и она ведет Марен к себе домой. Марен по-прежнему опирается на нее, еле передвигает ноги. Они уже почти пришли, осталось только свернуть за угол, откуда доносятся крики и гул голосов. Те же самые женщины, наблюдавшие за арестом фру Олафсдоттер, теперь наблюдают, как Кирстен толкает еще одного незнакомца, одетого в черное, и тот с грохотом падает на землю.

– Кирстен! – кричит Марен. Отпустив руку Урсы, она мчится вперед. – Что ты делаешь?

– Этот засранец пытался ко мне прикоснуться.

– Он человек комиссара, человек губернатора!

– Он мне не муж, – говорит Кирстен, возвышаясь над упавшим мужчиной, который пятится от нее на четвереньках. – И не должен ко мне прикасаться.

Мужчина поднимается на ноги. Он на голову ниже Кирстен, и по сравнению с ней кажется карликом рядом с разъяренной великаншей. Но со стороны Вардёхюса уже спешит подкрепление. В последний раз Урса видела сразу столько мужчин только на корабле. Наверное, их привезли сюда из Алты или Варангера.

А вот и Авессалом. Появляется из узкого переулка, как воплощение ночного кошмара. Приближается к Кирстен. Его глаза горят темным победным огнем. Урса смотрит на мужа и не понимает, как ей раньше могло казаться, что он красив? У него зверское, волчье лицо: свирепое, хищное, злое.

Он приближается, за спиной – целый отряд людей в черных одеждах. «Как долго все это готовилось?» – думает Урса. Как долго затягивалась петля, о существовании которой она даже не подозревала?

– Снова на шаг впереди меня, жена? – бормочет Авессалом, проходя мимо Урсы.

– Сопротивление бесполезно, – говорит сброшенный наземь мужчина, осмелевший в присутствии комиссара. – Тебя обвиняют.

– Кто меня обвиняет?

– Я, Кирстен Сёренсдоттер, – говорит Торил.

– И я, – говорит Зигфрид.

– И я, – звучит сдавленный голос у них за спиной. Урса оборачивается и видит маму Марен с опухшим от слез лицом. Она поднимает дрожащую руку и указывает на Кирстен. – Ведьма.

Слово расходится по толпе сбившихся в кучу женщин, точно рябь по воде. Одна за другой они тянут руки, тычут пальцами в Кирстен. На их лицах читается столько ненависти и злобы, что у Марен перехватывает дыхание. Все, кого Кирстен называла церковными кумушками, Торил и Зигфрид, и Лизбет, и Магда, и даже Эдне, которая прибежала предупредить их об аресте фру Олафсдоттер, и сидела бок о бок с Марен в рыбацкой лодке, и гребла вместе с нею до ломоты в руках, через боль наливавшихся силой.

Марен пытается поймать ее взгляд, но Эдне смотрит на Кирстен и Авессалома. Его тяжелый взгляд падает на нее, и Эдне тоже поднимает руку, так стремительно, словно ее дернули за невидимую веревку, привязанную к запястью. Кирстен стоит совершенно одна среди беснующейся толпы, и, наверное, впервые в жизни Марен видит ее растерянной и поникшей.

– В чем меня обвиняют?

– Обвинения будут предъявлены на суде, – говорит Авессалом. – И обвинения очень серьезные.