Крис Уитакер - Мы начинаем в конце

— Танцевать я с тобой не буду, — заявила Дачесс. Они оба глядели на огонь. — Не говоря об объятиях и поцелуях. Я даже за здоровую руку тебя не возьму. Да что там — я, может, за весь вечер тебе и пары слов не скажу.

— О-ке-ке-кей, — простукал зубами Томас.

Хэл с Робином были в смежной комнате. Через открытую дверь Дачесс заметила, что оба осклабились, и показала им средний палец.

В следующее воскресенье, после проповеди, Хэл повез их в Брайерстоун. Тамошний торговый центр представлял собой ряд из десяти магазинов, втиснутых между закусочной «Сабвей» и конторой, выдающей микрозаймы. Женская одежда продавалась под вывеской «У Келли». Дачесс вихрем пролетела по рядам, увешанным полиэстеровой дрянью, выдернула «плечики» с платьем в блестках, посмотрела на свет, обнаружила не менее пяти «проплешин» и объявила:

— Прямо как в Париже.

Хэл обратил ее внимание на желтое платье; она осведомилась, что он вообще смыслит в моде. Указала на его ботинки, на линялые джинсы, на клетчатую рубаху и шляпу; подытожила: «Пугало ты огородное».

Они трижды обошли торговый зал. Робин хватал «плечики» то с одним, то с другим вульгарным платьем; довольный, тащил к Дачесс и мчался обратно, услыхав от нее вопрос: ему и правда хочется, чтобы родная сестра выглядела как проститутка середины восьмидесятых?

Сама Келли — на «платформах», с прической «улей», добрых двадцать фунтов жиру замаскированы широким поясом — собралась было помочь, выплыла в торговый зал, но вовремя угадала настрой покупателей и ретировалась к кассе. Хэл улыбнулся ей, она расцвела ответной сочувственной улыбкой.

Шляпа обнаружилась на дальней полке — Дачесс так и застыла перед ней. Решилась, протянула руку, взяла, нахлобучила. Сразу засосало под ложечкой; пришел на ум Билли Блю Рэдли, ее легендарный предок. Вот она только примерила шляпу — а родство с Билли в разы ощутимее.

Шляпа — просто шедевр. Тулья отделана кожаным шнуром, поля правильной ширины и загнуты под нужным углом. Да за такую шляпу истинный бандит душу продаст.

За спиной возник Хэл, обронил:

— Тебе идет.

Дачесс сняла шляпу, взглянула на этикетку.

— Боже!

— «Стетсон» [44] Стетсон, Джон Бэттерсон (1830–1906) — основатель компании по производству высококачественных головных уборов, изобретатель ковбойской шляпы. , — констатировал Хэл, будто это слово оправдывало убийственную цену.

Дачесс даже не заикнулась о покупке — слишком дорого, — но, идя вслед за Хэлом к платьям, все оглядывалась.

— Стрёмное, а делать нечего, выбор никакой вообще. — Дачесс протянула руку к желтому платью.

Хэл мог бы сказать, что именно это платье час назад он купить и предлагал, но под взглядом Дачесс счел за лучшее воздержаться от упреков.

Встречу организовал Кадди: «Бургерная Билла», проехать к югу от Биттеруотера. Постройка когда-то была выкрашена в красный цвет, давно полиняла, общее впечатление — что Билл скоро будет выдавлен конкурентами. Меню пишут от руки, предлагают фирменные блюда по три доллара. Внутри пусто, на парковке тоже. Поравнявшись с окошком выдачи заказов, Уок опустил стекло.

Человек, ради которого он приехал, оказался латиноамериканцем в годах: волосы под сеткой, фартук, меж бровей хмурая складка. Явно из тех официантов, что сносят оскорбления от юных панков, а потом убирают за ними мусор с таким видом, будто получили чаевые. На всякий случай Уок прочел имя на бейдже — «Луис»; да, все сходится.

Луис заметил Уока и махнул в сторону парковки.

Тот отъехал, куда было велено, заглушил двигатель, вылез из машины, привалился к капоту. Минут через десять шаркающей походкой вышел Луис, предупредил:

— У меня перерыв пять минут.

— Спасибо, что согласились встретиться.

— Не мог отказать старине Кадди.

Луис восемь лет просидел через стенку от Винсента. Осужден был за вооруженный грабеж — последнее преступление в длинном списке. Криминальное прошлое зашифровано в татуировках на предплечьях; впрочем, видно, что Луис давно завязал.

— Спрашивайте — отвечу. Только быстро. Работы вагон. Босс не выносит вашего брата легавого — чтоб, значит, в заведение к нему ни ногой.

— Понял. Меня интересует Винсент Кинг.

Луис прикурил сигарету, повернулся спиной к окнам. Выпускал дым и сразу руками развеивал.

— Винсент — единственный, кто не плакался, будто ни за что срок мотает.

Уок рассмеялся.

— Серьезно. Из него вообще слова было не вытянуть.

— То есть приятелей он в тюрьме не завел?

— Какое там! Он даже от прогулок отказывался. И от пудинга.

— От какого пудинга?

— Жратва там — дерьмо собачье. Одна радость — пудинг, по стакашкам расфасованный. Однажды на моих глазах парня ножом пырнули за такой вот стакашек. А Винсент — он свою порцию мне отдавал. Каждый день.

Уок не знал, как реагировать на эту подробность.

— Не понимаешь ты, легавый, ни хрена. Винсент голодовок не устраивал, как и молчанок. Ел ровно столько, чтоб хватало. И с разговорами так же. Твою мать, да он вдохов-выдохов делал ровно столько, чтоб…

— Сколько? На что хватало?

— На то, чтоб не сдохнуть. Никаких поблажек, но морить себя — этого не было. Он, видишь, хотел полный срок отмотать, наказание выпить по капле, до дна. И уж позаботился, так обставил, чтоб ни облегчения, ни отвлечения. У других телик в камере, радио — у Винсента одни голые стены; сам ото всего отказался. Он бы вообще один сидел, на воздух шагу бы не сделал, если б не Кадди.

Луис глубоко затянулся.

— У Винсента были проблемы с другими заключенными, — сказал Уок.

— Проблемы у всех бывают — обычное дело. У Винсента девчонка осталась, верно? Вот парни просекли, в чем его слабина, имя ее трепали, чтоб, значит, ревность возбудить. Ты, мол, здесь, а зазноба твоя с другими крутит. Ревность — страшная штука, когда в камере сидишь, вот что я скажу. Скольким мозги своротила… А Винсент — он как-то справлялся, в раж не входил. Болтают, сочиняют всякое — пусть их, чужой рот не заткнешь.

— И всё-таки его довели, разве нет? Я собственными глазами видел шрамы.

— У Винсента только один враг был — он сам.

— В смысле?

— Как-то попросил он: добудь, Луис, мне бритву. Ну это пара пустяков. Я думал, Винсент хочет поквитаться с кем-то…

— А он?

— В тот же вечер, как я ему бритву передал, слышу — охрана на уши встала. Ничего особенного, если б шумели возле другой чьей-нибудь камеры, а не Винсентовой. Я — к решетке…

— Ну?

Луис побледнел.

— Жуть что было. Он себе все руки искромсал. Резал без оглядки, глубоко, в самое мясо. Но артерии не трогал. Говорю: смерть в его планы не входила — только боль.

Уок потерял дар речи. Горло сдавило, он едва мог дышать.

— Всё насчет Винсента?