Крис Уитакер - Мы начинаем в конце

— И ты оставлял их наедине?

— Винсенту это было необходимо. Чтобы человеком себя почувствовать. Черт возьми, я сам не мог видеть его таким… обезличенным; я это еще и для себя делал. Он и Стар… ими двигали космические силы. И знаешь что? Не построили еще такую тюрьму, чтоб ворота закрыть — и конец притяжению истинной любви.

Уок улыбнулся.

— В журнале посещений я о Стар — ни слова. Потому что строжайше запрещено. А насчет беременностей — сам видел, два раза по девять месяцев наблюдал, как Стар округляется, как светится вся изнутри. Отчаяние кромешное — а из него целых два чуда на свет рождены… — Лицо Кадди озарилось улыбкой.

— Но ведь Стар не возила сюда детей?

— Винсент был категорически против. Не хотел, чтобы дети его за решеткой видели, и даже чтобы знали. Винсента можно понять. Он так говорил: отец, который в «Фейрмонте» сидит, ни одному ребенку не нужен. Мы это с ним обсуждали, и вот что он надумал: он пожертвует жизнью ради детей, оградит их от правды — это и будет вроде искупления…

Уок закрыл глаза. Дачесс и Робин — ведь они о своем происхождении не догадываются.

— Винсент и меня умолял помалкивать, — продолжал Кадди. — Я ему говорю: первый, конечно, с тайной твоей не полезу, но если кто спросит — врать не стану. Я честный человек.

— Да, ты честный.

Кадди усмехнулся.

— Нас таких осталось — раз-два и обчелся.

— Мне кажется, Стар могла рассказать Дарку.

— Почему ты так думаешь?

— Вспомнил его слова — мол, чего для родного человека не сделаешь? А Винсент и Стар — они-то знали, насколько у них все зыбко. Друг в друга гляделись — финал видели.

— Так и вышло. Помещение для свиданий пришлось снести. Кабель там прокладывали компьютерный. Винсент и Стар еще один раз посидели в общей комнате — и Винсент сказал: всё, хватит. На Стар пялились; отдельные персонажи бахвалились — мол, дай срок, выйду, отыщу тебя, из-под земли достану… Пустое, конечно, — только Винсент этого стерпеть не мог. Тем более что не про одну Стар шла речь, детям тоже угроза.

— И он запретил Стар приезжать к нему, — печально констатировал Уок.

— А мне приходилось ее «разворачивать». Кажется, во всю жизнь тяжелее задания не имел. Винсент ей сказал: не цепляйся за меня, другого найди. Она не послушалась. Приедет, бывало, и сидит, ждет — вдруг он решение переменит? Целый год так продолжалось, а потом — всё. Как отрезало. Ну, думаю, наверное, нашла способ переключаться с прошлого на настоящее.

— Скорее уж способ просто выключаться.

Кадди ничего не сказал, но ясно было, что намек он понял. Какие только трагедии не разворачивались у него на глазах, и если даже он не наблюдал завязки, то уж точно видел развязку.

— Так ты, Уок, и правда не догадывался?

— Нет. Стар знала, как я отреагирую, расскажи она мне. Стану пичкать ее банальностями: о себе позаботься, нельзя одним прошлым жить, и всё в таком духе… Будто у меня — опыт и право давать советы! А ей и Винсенту просто нужно было что-то только для себя. Семья… пусть маленькая, надломленная, да своя.

Обойдя тюрьму по периметру, они вернулись к воротам, пожали друг другу руки.

— Спасибо, Кадди. Ты сделал доброе дело.

— Слушай, а почему ты вообще приехал? Вроде кончилось все, а тебе неймется…

— Да случайно вышло. Винсент просил развеять его прах в лесу Элктон-Тринити. Почему — не знаю.

Кадди с улыбкой взял Уока за плечи, развернул к одному из бараков.

— Вон она, Винсентова камера. Номер сто тринадцать. Тридцать лет он у этого окна просидел. А теперь посмотри, куда оно выходит.

Уок перевел взгляд.

За горной грядой лежала воля — целых два миллиона акров.

Было ясное осеннее утро, солнечные лучи накрест перечеркивали горный склон.

Дачесс ехала верхом. Такие прогулки превратились в ритуал — вывести серую кобылку пораньше, пока Монтана не очнулась от сна, и — вперед, по знакомым тропам. Воздух вырывается из груди толчками, с болью; серая не торопится, трусит себе мелкой рысцой. Скакать не может, и это непоправимо. Вот преодолела подъем, встала на вершине холма, откуда видно ранчо, и получила от Дачесс ласку — легкое похлопывание по шее.

Классный деревянный дом; в очаге горит огонь, над крышей вьется дымок. Во дворе амбар и хлев, за изгородью речка. Дачесс как-то двинулась берегом, через осинник, отмахала мили три, но увидела волчьи следы и поспешно ретировалась. С тех пор при ней всегда дедушкин нож, и по выходным она бродит одна, продирается сквозь кустарник. Случается ей и ноги промочить — на поверхность в этой местности выходят грунтовые воды, опавшая листва маскирует каждую лужицу.

Минувшие месяцы тянулись бесконечно и были тяжелы. Потом проявился эффект Монтаны. Хэл правильно говорил: здесь к человеку возвращается способность дышать. Боль пока была сильна, но Дачесс верила в могущество времени.

Вернувшись, она отвела серую в стойло, убедилась, что воды и сена достаточно, погладила нежный конский нос.

Долли была на кухне, читала газету. Крепко пахло свежим кофе. Дачесс пришла сама — однажды в полночь; обещала ведь. Сначала согласилась только переночевать, но утром Долли повела ее в конюшню, а там — серая кобылка. Бесплатно досталась Долли, когда распродавали имущество Хэла.

День в гостях у Долли растянулся на неделю, неделя стала месяцем. Долли упирала на то, что нуждается в помощи по хозяйству, хотя на свои деньги могла бы каждую неделю нанимать несколько здоровых мужчин. И Дачесс работала на земле — упорно, не жалея себя, от восхода до заката. Они с Долли почти не разговаривали. С помощью сейчас лезть бессмысленно, должно пройти время — это Долли отлично понимала.

Вопрос об удочерении Долли подняла однажды утром, когда они сметали чернорябиновую листву с подъездной аллеи. Дачесс три дня ничего не говорила, а потом выдала: если Долли и правда нужна такая дочь, как она, Дачесс, значит, Долли с головой не дружит. Пускай сходит к врачу, проверится. Напишут ей в справке «здорова» — что ж, Дачесс останется насовсем. С радостью.

Она рывком сбросила ботинки.

— Хочу денег заработать.

Долли взглянула на нее поверх газеты.

— Задолжала кое-кому. Отдать надо.

— Возьми у меня.

— Нет. Те, кто вне закона, сами рассчитываются с долгами.

Дачесс пока смутно представляла, как ей выйти на Хэнка и Бьюзи. Она начнет с мотеля. Позвонит, наведет справки. Она все исправит.

Дачесс хотела пройти мимо Долли, но та вскинула руку с письмом.

— Вот, на твое имя.

Дачесс взяла письмо. Штемпель был кейп-хейвенский, и она поспешила к себе в спальню, комнату с нежно-зелеными стенами. Оттенок выбирала сама — чтобы было как среди лесистых гор — и красила стены собственноручно.

Она закрыла за собой дверь и устроилась в массивном кресле у окна.