Оса Эриксдоттер - Бойня [litres]

В зеркале заднего вида он заметил полицейский автомобиль. Тот снизил скорость и, судя по всему, собрался остановиться.

Ханс Кристиан увидел блондинистого парня в полицейской пилотке, и засосало под ложечкой.

Только этого не хватало. Номера… надо было взять машину напрокат.

Выключил сигнализацию и сразу нажал рычажок мигалки – мол, все в порядке, собираюсь ехать. Красный треугольник погас, вместо него заморгала и затикала зеленая лампочка. Помахал телефоном над головой – дескать, все в порядке. Не хотел разговаривать за рулем, съехал на обочину. Все объясняется просто. Помощь не нужна.

Ввязался в такую игру – надо научиться держать себя в руках. Воткнул третью скорость вместо первой, мотор возмущенно икнул и заглох. Выругался и снова повернул ключ зажигания. Обернулся, постарался изобразить улыбку и помахал полицейскому. Улыбка наверняка получилась идиотской.

И правильно. Самое надежное – изображать идиота.

Патрульный автомобиль двинулся было с места, но опять остановился. Ханс Кристиан украдкой надвинул кепку – прикрыть лицо на всякий случай. Он не в Греции .

Наконец-то. Полицейский, надо думать, и в самом деле принял его за очередного идиота и рванул вперед, быстро наращивая скорость.

Хансу Кристиану пришлось немного подождать, пока проедет вереница машин – за полицейским скопилась очередь, пропускали встречные. Сердце выскакивало из груди. Еще немного, и … Теперь он почему-то не сомневался: его разыскивают. Выехал на полосу и тут же втянул голову в плечи: мимо со злобным, нарастающим воем промчался огромный грузовик.

Взять себя в руки .

– Срочно взять себя в руки, – повторил Ханс Кристиан вслух.

Как он мог не заметить эту фуру?

Очередь машин… Очередь толстяков змеится у входа в Хувет. Выходной день.

Кто-то же видел эту очередь. И если видел, не мог не обратить внимание на скопление все реже появляющихся на улицах тучных людей.

Кто-то наверняка усмехнулся. Жир-парад .

Видели, видели. Сто из ста – видели. Просто не среагировали, посчитали неважным. Мало ли что там происходит. Юхан приучил своих земляков презирать толстых.

Вспомнил тетушку Мюррхаге. И как им не стыдно так себя запускать? Просто безобразие! Ее возмутило не то, как с ними обращаются, а то, как они выглядят .

И позвонила в газету старая ведьма вовсе не из сострадания. Из любопытства.

Вот это равнодушие и предвидели Юхан Сверд и его подельники. Предвидели, надеялись на него и старались всеми силами поощрять. Население должно испытывать антипатию к этим безответственным ожиревшим особям. Фундамент, на котором держится весь его безумный проект.

Юхан этого даже не скрывал. Люди встали на мою сторону вовсе не потому, что у меня такая уж неотразимая харизма. На моем месте могла бы быть кукла, Хо-Ко. Люди видят то, на что им указывают: вы должны видеть то-то и то-то .

Чернь. Он смотрит на людей как на плебеев. И не ошибается. Скорее всего, этой точки зрения придерживаются все успешные лидеры. Понимают присущую любой толпе подлость и кровожадность и умело пользуются. Любую нацию очень быстро можно превратить в чернь.

Главное, создать карикатуру: толстые люди – патологические лентяи, они сосут государственный бюджет, на лечение их бесчисленных болезней уходят огромные средства.

Люди видели, как это происходит. И не имели ничего против .

Откуда эта горечь во рту? Вчерашнее пиво?

Ханс Кристиан достал из маленького рундучка около рычага скоростей сладкую пастилку и сунул в рот.

Он уже въехал в Стокгольм и свернул на первом же указателе в Накку.

Пора браться за дело всерьез.

Позвонить Никласу, проверить Хувет. Известно место, известна дата – он не сомневался: кто-то обязательно найдется. Кто-то видел необычную очередь, кто-то, возможно, заметил, в какую сторону двинулись скотовозы. Кто-то повстречался с ними на дороге.

Он найдет эти чертовы лагеря. Оздоровительные … Ханс Кристиан уже не сомневался: Юхан никого не собирался “оздоравливать”. Он найдет эти лагеря, он запечатлеет их на пленку. Юхан уже наигрался, он ведет себя как наркоман. Пора помочь ему слезть с иглы.

Каждую ночь один и тот же кошмар. Падающие, как кегли, люди, фермер в красной флисовой куртке поверх синего комбинезона. Почему-то он, Ландон, спасаясь от выстрелов, прыгает в контейнер. Трупы хватают его за руки и молят о помощи. И среди них Рита. Лицо окровавлено, умоляющие неподвижные глаза широко открыты.

Закричал и рывком сел на раскладушке. Футболка совершенно мокрая от пота. Мучительно пожелал, чтобы опять разболелась нога, тогда мозг словно наводит резкость на больное место и все остальное кажется размытым и менее важным.

Он отвечает за все. Именно он.

Как ни крути, как ни переставляй шашки, как ни меняй расклады – он кругом виноват. Дал умереть Рите. Не смог защитить несчастных во дворе бойни. Гордился бы герой Вьетнама офицер Джексон своим потомком? Вряд ли. Впрочем, может, и гордился бы. Во Вьетнаме много чего было.

На настенных часах без четверти три. Перерыв на сон после ланча с каждым днем все длиннее. И просыпается он скорее уставшим, чем отдохнувшим. Как такое может быть? Бремминг утверждает, что если организм нуждается в отдыхе, значит, надо дать ему такую возможность.

Может быть, и надо. Но то, что Бремминг называет отдыхом, – невыносимая пытка. И с каждым днем слово “невыносимая” из фигуры речи обретает изначальный трагический смысл. Иной раз он почти терял сознание. Или даже терял – в бреду определить невозможно. Хелена, разумеется, видела, в каком он состоянии, пыталась помочь, но ее участие только усугубляло дело. В последние дни они старались по возможности избегать общения.

Ее несчастье и его вина, сплетаясь, постепенно образовали почти непреодолимую преграду. Смогут ли они когда-нибудь посмотреть друг другу в глаза, не вспоминая тот страшный день?

Ландон вышел в кухню. Все тело ломило, но он словно не замечал. Ему было все равно, что происходит с телом. Важно погасить то тлеющий, то вновь вспыхивающий, но никогда не гаснущий ледяной костер отчаяния.

– Как спалось?

Ландон пожал плечами.

– У вас же есть стационарный телефон? Мне надо срочно позвонить.

– Вы уверены? У вас высокая температура.

– Я могу позвонить с мобильника…

– Ни в коем случае! Телефон на письменном столе.

Ландон поднялся на второй этаж. Чем дольше он обдумывал свое решение, тем оно казалось все более неизбежным. Никлас был не только единственным человеком, с кем он советовался в период тяжелого расставания с Ритой. Самое главное, что Никлас – один из немногих, кто открыто протестовал против Партии Здоровья. “Упсальская Новая газета”, где он работал, подвергала нещадной цензуре его статьи. Мы вынуждены , объясняли ему. Мы не хотим, чтобы тебя уволили . Никлас давал Ландону читать эти рукописи – потрясающе. Если бы существовало Движение сопротивления, Никлас, без всяких сомнений, был бы в числе его руководителей и вдохновителей. Ландон даже предложил ему – почему бы нет? Но Никлас отказался. Я журналист, сказал он. И повторил: журналист, а не политик.