Иван Белов - С привкусом пепла

– Ужасно хочу, – признался Зотов, опускаясь на мягкий, набитый сеном матрас. Неумолимо тянуло провалиться в глубокий сон минут на шестьсот. Сил не осталось даже сидеть.

– Интенданта напряг, встретим как полагается.

– Кухня, интендант, дау вас настоящая армия, Михаил Федорыч, – восхитился Зотов.

– А иначе никак, – отозвался польщенный командир. – Кое-кто на Большой земле думает, партизаны под кусточками прячутся, молятся пням, а мы большую работу проделали, за полгода из кучки дезертиров, окруженцев и колхозников сколотили боеспособное подразделение, стало быть.

В дверь едва слышно поскреблись.

– Давай уже, – разрешил командир.

По ступенькам колобком скатился невысокий, пухленький человек со свертком в одной руке и армейским котелком в другой. Бесцветные, ничего не выражающие глаза на лоснящемся, круглом лице робко мазнули с Маркова на Зотова.

– Заходи, заходи, – приободрил командир. – Знакомьтесь, начальник хозслужбы отряда Аркадий Степанович Аверин, это товарищ Зотов из Центра, – Марков многозначительно воздел палец.

– Добрый день, – тонким, едва слышным голосом поприветствовал колобок, бухнул сверток на стол, и сунул Зотову мягкую, рыхлую, потненькую ладонь, – Такая честь, такая честь! Михаил Федорыч, я тут собрал кой-чего: хлеб свежий, тушенка немецкая, картошечка жареная. Чай настоящий, грузинский, никакой морковной бурды. Сигаретки опять же, трофейные «Империум», душистые страсть, не махорка дрянная. Угощайтесь пожалуйста.

– Спасибочки, Аркадий Степаныч, уважил.

– Да я чего, я всегда рад, – зарделся от похвалы интендант. Все хозяйственники чем-то неуловимо похожи: движения скупые, расчетливые, глазенки бегают, выискивая чего бы притырить, утащить в недра пыльного склада, занести в списки имущества и никому ничего не давать. Особая порода тыловиков, всегда готовых услужить и помочь, если почуяли выгоду.

– Ну иди, иди, Аркадий Степаныч, – проводил Марков интенданта, явно ждущего приглашения разделить богатую трапезу.

– Служу трудовому народу! – Аверин расстроился и ушел, нахмуренный и поскучневший.

– Оставили бы его, Михаил Федорович. Человек старался.

– Нечего уши греть, – сварливо отозвался Марков. – Вам отдыхать надо, а Аркаша жутко любознательный человек, до вечера не отстанет. Он у меня незаменимый, что хочешь достанет, бойцы накормлены и одеты, нос в табаке. Цены таким нет. Из кадровых интендантов, с первых дней на войне, был в окружении, шел к линии фронта до самой зимы, а как снег выпал, прибился к нам, талантливейший снабженец, стало быть. Более того, с партбилетом вышел! Представляете? Вы кушайте, товарищ Зотов, кушайте!

Марков выставил железную тарелку, навалил груду золотистой, поджаренной до сочного хруста картошечки, нарезал толстыми ломтями хлеб, сунул щербатую ложку.

– Кушайте на здоровье.

Зотов не заставил себя упрашивать. Глотал не жуя, по-собачьи, не чувствуя вкуса. Партизан смотрел с затаенной грустью, покачал головой, открыл ножом банку тушенки.

– Мясца ухватите, фрицевское мясцо, не побрезгуйте, нашего нет.

Зотов зачерпнул полную ложку тушенки и сконфузился.

– А вы?

– Я чего, я сытый по горло! – уверенно соврал Марков. – Вы на меня не смотрите, кушайте, измоталися весь.

– А разведчики мои?

– Обижаете, – надулся командир. – И разведчики ваши лопают будь здоров, Аркаша про них позаботился. Вернутся не из немецкого тылу, а как из санатория, стало быть.

За словоохотливостью партизанского командира Зотов уловил неуверенность. Выскреб остатки поджарки и спросил, сыто отдуваясь:

– Когда самолет?

Марков помрачнел и ответил, пряча глаза:

– Тут дело такое, товарищ Зотов, самолета не будет.

– Не понял.

– Авиасообщение с Большой землей прервано приказом Центра от вчерашнего дня.

– Вот так новость, – Зотов отложил ложку. Командование торопило, подгонялои само перекрыло дорожку в последний момент.

– Немцы-паскудники усилили противовоздушную оборону, – рубанул ладонью Марков. – Последний борт с Большой земли сбит двадцать четвертого апреля южнее Брянска тройкой истребителей. Вез медикаменты, боеприпасы и тол, обратно хотели детишек отправить из партизанских семей. С той поры полеты запрещены, и когда возобновятся не знаю. Основной и запасной аэродром держим в полной готовности.

Зотов задумался. Интересно, сколько придется здесь проторчать – неделю, две, месяц? За это время мхом в лесу обрастешь. С другой стороны, толку ныть? Ситуация на войне меняется каждый час, любой план прахом идет, сколько не пытайся предугадать и исключить любую случайность. Но нет худа без добра. Зотов знал точно – этот выход в немецкий тыл для него крайний. Ну может не знал – чувствовал, предугадывал по обрывкам разговоров с начальством, туманным намекам и сигнальчикам интуиции. Вернешься – упекут в кабинет, задницу за столом протирать. Работа, конечно, почетная и полезная, но скука просто смертельная. Так что, Зотов даже обрадовался отмене воздушного сообщения. Авось еще повоюем...

– Германец против нас операцию готовит, оттого и лютует,– нарушил молчание командир.

– Откуда уверенность?

– Разведанные есть, секретные они, а вам расскажу, вы все ж из самого Центра, – доверительно понизил голос Марков. – Агентура отмечает стягивание войск к нашим районам: цельныйтанковый полк, части двести шестнадцатой пехотной дивизии, локотские ублюдки, венгры, полевая жандармерия. Брянское подполье подтверждает подготовку карательной операции. Пока тихо, но грянет со дня на день.

– Серьезно взялись.

– А мы заслужили, – скромно потупился Марков. – С Нового года немчуру треплем и в хвост и в гриву, мать его так, два гарнизона полицейских разгромили, три моста подорвали, заготовщиков постреляли. Есть у меня капитан Решетов, так его боевая группа в передовиках! А вы чаек пейте, товарищ Зотов, остынет чаек. А может покрепче чего?

– Можно, – вымучено улыбнулся Зотов. Горячительное, ввиду сложившихся обстоятельств, не помешает.

– Это мы сейчас, мигом, – Марков извлек из-под нар весело булькнувшую флягу, подул в чашки и налил в каждую на три пальца желтоватой, дурнопахнущей жидкости. – Первачок, уж не побрезгуйте, спирта нет, у нас и в санчасти один самогон, стало быть, и наружно лечимся и вовнутрь. Но в меру!

Чокнулись. Горло обожгло, самогон провалился в желудок огненным комом, разливая по телу приятное, обволакивающее тепло. Заел тушенкой. Марков крякнул, занюхал корочкой хлеба и спросил:

– По второй?

– Нет, Михаил Федорыч, спасибо, мне хватит, – Зотов, толком не спавший трое суток, стремительно захмелел.

– Поспите, товарищ Зотов?

– Да. Наверное. Если можно, – язык заплетался. Хотелось упасть и уже не вставать.