Максим Шанин - Красная горка

Алексей быстро помылся, наспех сбрил реденькую щетинку, почистил зубы и вышел из ванной, обмотанный полотенцем. Смущенно пройдя в комнату, парень открыл шкаф, достал из него одежду и поспешил вернуться в ванную. Вышел он конечно не другим человеком, но смотреть на него стало поприятней. Правда джинсы были ему великоваты в талии, поэтому он застегнул ремень потуже из-за чего верх американских рабочих брюк в некоторых местах пошел складками. Выглядело это настолько убого, что Синицын не сдержавшись сказал:

– Ты или рубашку на выпуск одень или сверху накинь что-нибудь, не позорься хоть так идти.

А, ладно! – взглянув на свой убогий вид, согласился Алексей и достал из шкафа другую рубашку, в которой он обычно «клубился». Возможно, это была единственная более менее приличная вещь в его гардеробе. Может и джинсы когда-то неплохо сидели на парне, но вследствие систематического употребления наркотических веществ, молодое тело истощилось и усохло.

Надев рубашку на выпуск, белую, в крупную синюю клетку, как тетрадка школьника, парень скрылся на кухне и загремел кастрюлями. Не обращая внимания на грохот, Синицын продолжил листать «Капитал». Насытившись, Шпунтик вернулся в гостиную, служившую одновременно и спальней молодому человеку, парень, утирая рот сказал:

– Все, я готов.

– Вот, – вставая с дивана, протянул ему толстую книгу Павел, – задание тебе, читать в свободное время.

– В камере? – спросил Леха и взял предложенную книгу.

– Дома, вместо телека, – улыбнувшись, ответил следователь.

– Будешь ответственно выполнять задания Следственного Комитета, читать будешь дома. Если плохо будешь относиться к ввереным тебе обязанностям, токгда читать будешь в камере.

– Дома, то лучше! – немного полистав, попытался положить книжку на диван доходяга.

– С собой бери, носи всегда, пока не прочтешь.

– А, ну ладно.

– Все пошли, на выход! – Командным голосом рыкнул Синицын. Он и вправду хотел, чтоб этот несчастный парнишка прочитал Маркса, ведь в этой книге, действительно много мудрого, способного дать повод к серьезным размышлениям. Да и пока у наркомана книга, руки всегда заняты и на виду.

Леха резко развернулся и вышел в коридор. Обувшись двое вышли из квартиры и отправились к машине.

– Сейчас едем на «Красную горку», погуляем, – озвучил свои планы Павел, – ты с мамкой то чего живешь? Дом свой есть, приводи девчонок когда хочешь, живи, налаживай быт. Или на мамкиных щах сытнее?

– Да не, – отмахнулся Алексей, – не вэтом дело, место там плохое.

– Это чем же оно плохое? – удивился Синицын, – тишь да гладь, мечта всех москвичей. И домик и садик, своя земля все-таки.

– Проклято место это.

– О, как! – засмеялся следователь, – и ты туда же! И что же в нем проклятого?

– Зря смеетесь, – обиделся Алексей, – точно проклятое. Мне бабка рассказывала. Хоть и не любила он меня, но иногда приходилось ей со мной возиться. Мамка тогда на двух работах пахала, чтоб институт старшему брату оплатить, он кстати тоже юрист, только в Питере живет. Вот, брат тогда уже в Санкт-Петербурге учился, а меня бабка с садика забирала и мы на автобусе ездили к ней. Иногда, когда мать поздно возвращалась, я ночевал у бабушки. В один прекрасный день забрала она меня из садика, плачет, едет. Я пытался узнать, что она плачет, а она лишь отмахивалась. Но вечером все же решила выплеснуть кому-то свое горе. Кроме меня в доме никого не было, деда схоронили еще до моего рождения. Вот тогда-то она мне и рассказала все. Соседка ее в тот день померла, дружили они очень сильно, с самого детства. Бабка-то моя всю жизнь в этом домике прожила. Даже Ленина видела, когда он тут у нас обитал. Про «Домик Ленина», что стоял чуть ниже у самой речки Пахры, Павел знал не понаслышке. Еще школьниками они ездили сюда на экскурсию. Ничего интересного, просто факт сам по себе, который отложился в памяти московского детектива.

– Ну, короче, в тот день бабушка рассказала, что раньше здесь было огромное кладбище, которое и называлось «Красная горка». Лет 300 погосту этому уже или даже больше. Там на верху, где, Колхозная улица, осталась часть того кладбища. Но это просто маленькая часть. А раньше тут все было в захоронениях. И крепостных везли сюда, и знать хоронили, на высоких местах. А как пришла советская власть, все сравняли с землей и раздали участки партийным. Никто и не спорил тогда, атеизм процветал уже, церкви сносили, да и халявная земля тогда не каждому давалась, после революции сразу все тут и подчистили. Не знаю что тут Ленин делал, но может и он к этом руку приложил. Так вот верующие, да те у кого здесь родственники похоронены были, взбунтовались тогда, встали на защиту кладбища. Грех типа, осквернять могилы предков, не дадим! А советской власти то что, с того. Тут все пришлые верховодили, почти все зеки освобожденные советским режимом, да успевшие залезть в, хоть какую-нибудь, власть. Наверху там где сейчас Дворец творчества молодежи, вырыли огромную ямину, все кресты могильные туда поскидали, какие успели. И вот в один день, местные живым щитом встали перед кладбищем, говорят их там чуть не тысяча была. Прямо с утра, пришли и перекрыли все дороги к кладбищу. Тогда типа, ну это бабка так рассказывала, но она врать не умела, вызвали кавалерию с Москвы. Те к вечеру прискакали коней триста, и начали, кого нагайками, кого шашками, кого с ружей постреляли. Короче, погнали их к той яме, всех в яму загнали, залили все то ли керосином, то ли что у них тогда было, бабка говорила керосином. И сожгли всех заживо. Сами встали вокруг ямы, кто в агонии пытался выбраться стреляли да рубили. Но в основном, все друг об друга спотыкались, да падали, поднимались да опять падали. Говорят человек, когда горит, долго не умирает и всю боль чувствует. Так вот, эта тысяча сожженных так взревела тогда от жуткой боли, что, говорят, по всему «Подолью» слышно было. А подожженные, умирая проклинали тех солдат, да власть советскую. Бабка тогда сама все видела, ей лет пять было. Ее родители из Ерино приехали за кладбище стоять, ну а поскольку дитя не на кого было оставить прихватили с собой бабушку мою. Родителей то всех в яму согнали, а детей, кого поймать успели, по детдомам раскидали потом. Бабушку мою, и подружку ее, тогда старшие ребята забрали к себе жить. Вот так она, да подружка ее, что умерла, и стояли смотрели, как их отцы, да мамы, крестьяне обычные, да еще почти тысяча людей горят заживо и проклинают всех и вся. А вскоре, яму закопали на месте этом дворец пионеров построили. Вот такой вот советский цинизм был тогда.

– А чего же бабушка твоя не уехала? Раз место проклятое?

– Это для других оно проклятое, а для нее священное. Каждый церковный праздник они ходили туда, дети сожженных. Цветы, да булочки носили, вокруг дворца прямо выкладывали и плакали толпами. Поначалу гоняли их, но потом отстали. Вскоре дети сожженных выросли, кто-то уехал, а кто-то не смог. Так и бабка моя, всю жизнь здесь и прожила.