Кристиан Винд - Интроверт

– Не лги мне, Софи. Когда я уходил, он был повернут к двери на тридцать шесть градусов. Когда я вернулся, угол сократился до двадцати девяти.

– Ты что, таскаешь с собой транспортир? – я удивленно округлила глаза. – В любом случае, я его не открывала. Просто прикоснулась к нему. Это что, какое-то преступление?

– Я просил тебя не трогать этот чемодан.

– Ладно, прости, – я повернулась на бок, обхватила обеими ладонями подушку и широко зевнула. – Если для тебя это так важно, я больше даже смотреть в его сторону не буду.

Он молча вздохнул. А потом поднялся с постели.

Ну да, конечно . Естественно… Жалкая Софи Доусон, причиняющая нормальным людям дискомфорт одним фактом своего существования. Все, как и обычно.

Знаете, каким людям никогда не прощают малейших ошибок и даже несущественных недочетов? Тем, на кого всем наплевать. Есть такая категория человекоподобных, которые бесят всех вокруг даже без особой причины. Просто потому, что они – это они.

Ну, вы же прекрасно понимаете, о чем я. Это именно тот случай, когда ты опаздываешь на пару в универе всего на три с половиной минуты потому, что тебя переехал автобус, в результате чего ты потерял обе ноги, и тут же нарываешься на неодобрительный взгляд старого седого препода, сквозящий неприкрытым презрением. Робко плетешься на свое место – конечно же, самое дальнее и отстойное во всей аудитории. А спустя полчаса в дверь без стука вваливается какой-нибудь отпетый говнюк. Демонстративно чавкая мятной резинкой, он целеустремленно идет к своему креслу и с размаха плюхается в него. Спустя секунду его грязные подошвы уже темнеют на краю новенькой парты. А препод такой: «Джонсон!», и ты тайно потираешь свои крошечные ладошки ( будто енот, выпрашивающий объедки ), предвкушая уничижительнейшую прилюдную взбучку.

Но проходит еще одна секунда, и старый препод добавляет: «Надеюсь, ты отлично провел эти выходные, Джонсон». А потом многозначительно подмигивает ему.

И ты такой – ах, ну да ! Хлопаешь себя по лбу, и запоздало вспоминаешь о том, что таким, как Джонсон, позволено абсолютно все. Ведь рамки, придуманные обществом, существуют исключительно для таких, как ты. И для тебе подобных. Для НЕ Джонсонов.

Потому что Джонсон с легкостью может навалить дымящуюся кучу прямо перед центральным департаментом полиции. И все, что его ожидает – это участливая забота подоспевших полисменов, готовых подтереть его зад самой нежной и мягкой туалетной бумагой, созданной специально для всех Джонсонов этой планеты.

А тебя ждет иная судьба. Потому что ты почему-то проявил ужасное равнодушие, не решившись перевести через дорогу старого сифилитичного дедушку, харкающего кровью. Поэтому проходивший мимо патрульный повалит тебя на землю и примется запинывать дубинкой до полусмерти под одобрительные аплодисменты Джонсонов, проходивших мимо. И даже если тебя заколотят до комы, никому не придет в голову мысль о том, что что-то в этой истории пошло не так. Так тебе и нужно, НЕ Джонсон!..

– Знаешь, что? – откашлявшись, я повернулась к мистеру Чистюле, методично копошившемуся в карманах своего плаща. – Теперь я буду называть тебя Джонсон. Как тебе?

Он вытащил наружу пачку сигарет, придирчиво оглядел ее, затем распаковал и зачем-то принюхался к показавшимся изнутри желто-коричневым фильтрам.

– Мне все равно, – произнес он, даже не посмотрев в мою сторону.

– Кто бы сомневался… – проворчала я, потуже закутываясь в одеяло. – Типичный Джонсон именно так бы и ответил.

Из-за распахнутой балконной двери в номер просачивался аромат холодной осени. Терпкий, как дорогой черный шоколад и немного прелый, как кучка прошлогодних листьев, размякших под декабрьским сугробом.

Думаю, осень – самое подходящее время для безрассудной любви. Вокруг становится достаточно холодно и одиноко для того, чтобы сломя голову броситься в первые попавшиеся теплые объятия. Поэтому любовь, зародившаяся осенью, обречена нести с собой только боль.

Мистер Чистюля молча дымил на балконе, облокотившись о мокрые перила. Немного приподнявшись над подушкой, я могла разглядеть кусочек его ровной спины и белеющие в темноте густые волосы. Влажный ветер аккуратно трепал их, будто боясь потревожить ледяное безмолвие застывшего под снежным дождем мужчины.

– Мне холодно, – сипло прокричала я, съеживаясь от возобновившейся дрожи. – Не мог бы ты…

Но он опередил меня. Оглушительный звук захлопнутой двери заставил мое тело нервно дернуться в кровати.

Так грубо. Так равнодушно. Так по-Джонсоновски.

Глотая слезы обиды, я уткнулась лицом в подушку, стараясь ничем не выдать своих рыданий. Хотя прекрасно понимала, что ему наплевать. Даже если бы он увидел слезы на моих щеках, то просто сделал бы вид, что ничего не заметил. Уверена в этом…

Он проторчал на балконе больше часа. Тупо курил одну за другой и даже ни разу не обернулся, чтобы проверить, что происходит в спальне за его спиной. Или проверить меня .

Вытерев в рукав фиалковой толстовки мокрые глаза, я потянулась к своему плееру, лежавшему на краю прикроватной тумбы. Сунула в уши потертые наушники, включила музыку погромче и зажмурилась изо всех сил.

Ну же, Софи !.. Ты ведь умная девочка. К чему эти тинейджерские сопли? Ты ведь прекрасно знаешь о том, что этот мир ничуть не похож на глянцевый шарик, каким его изображают на школьном атласе. Он колючий, мерзкий и холодный. Прямо как его чертовы желто-карие глаза.

Здесь выживают только бездушные, сильные и циничные. А слабых и чувствительных давят грязной подошвой как тараканов. Потому что окружающая реальность не заточена под людей, способных любить. Тем более, так жадно, так тупо и внезапно.

Так чего же ты хотела? Чтобы он схватил тебя за руку своими ледяными пальцами? Чтобы погладил твои непослушные волосы? Или прикоснулся обветренными губами к твоей щеке? Господи, да ты чего?..

Я фыркнула себе под нос, размазала слезы по лицу и ощутила, что мне стало немного легче. В ушах доигрывал трек « JoJo – Leave », и я наивно рисовала в своем воображении душещипательные картины того, как я разбиваю мерзкому блондину его ледяное сердце. Как он жалобно глядит мне вслед, протягивая ко мне свои изящные запястья. А я громко смеюсь прямо в его красивое и несчастное лицо. А потом повисаю на шее двухметрового красавчика-старшеклассника ( в нашей школе как раз есть подходящий ). И вот он подхватывает меня на руки, оттаскивает к своему кабриолету. И мы уезжаем прочь под мягкие басы играющего на повторе трека.

А мистер Чистюля остается под противным дождем. Совсем один. Такой несчастный…

И я, выпрыгивая на ходу из авто, несусь обратно. Запрыгиваю на него с разбега. Запускаю свои пальцы в его блестящие светлые волосы. И обнимаю его так сильно, что слышу, как тихо хрустят его хрупкие косточки.