Ари Хёственн - Дырявые часы

– Я не знаю, что мне делать, – стою, короче, как идиот. Так можно, говорю, мне зайти, мадам Илар?

– Ну-ну?.. А она чего? – из последних сил выдавил откуда-то из-под стола Этьен, умирая от смеха. – Тронулась бабка, а ты со своими цветами праздновать их горе припёрся… Хотя для зятя – чем не салют, когда у новоиспечённой мамаши кукушка нехило споткнулась!

– Да, – очумело улыбнулся друг. – Про то и речь. Дальше вообще китайская ахинея пошла!..

– Да куда ж глубже! – всё не мог сдерживаться приятель, забыв о выпивке.

– Есть куда. Дальше, говорю, она такая: «Вы так отвратительно говорите на своём языке, что меня немножечко, совсем немножечко, подташнивает. Пожалуйста, уезжайте немедля далеко за угол – на фабрику юродивых». Так и сказала! Слово в слово передаю, прикинь! А сама жестом приглашает меня зайти!

На этом месте Этьен уже не мог стерпеть и заржал на весь бар, хлопая по стойке ладонью, – благо, музыка и телевизор орали наперебой, заглушив истерику. Ивон между тем продолжал:

– Я опять охренел и не пойму: то ли у чёрта на куличках та фабрика, то ли прямо под носом. У них тут шьют из конопли, или я ещё сплю после залповой бутылки.

– У них! Точно, у них! – поддержал приятель. – Аж завидую тебе: всю жизнь теперь подыхать с веселья. Хоть почаще тогда сообщай, чего новенького у семейки, поехавшей с горы. Ты там, хотя бы для вида, будь построже – на фиесте расширенных зрачков! Они тебе про дурдом, ты им – как день на работе прошёл. Они предложат тебе завести таракана, ты их быстро остепенишь: «Только по четвергам!». Они кофеварку наряжать, а ты хоть сериальчик зыркнешь…

– Ладно, хорош, Этьен-растряси-жульен! – в отместку Жиль вспомнил давнишнее прозвище приятеля.

– Всё-всё! Мы уже давно не в колледже, и я сбросил не меньше пуда жульенов. Отстал, – Сванье вскинул руки, будто сдаваясь. – Вернёмся к теме: куда потом всё потекло? Увлёк, ей богу, увлёк! Дальше, видать, пора уже было прояснять ситуацию…

– Пора. Поэтому я беру и перехожу на их испанский: «Разве я прям ужасно говорю на французском, мадам Илар?»

– Правильно. Ну? – сгорал от ожидания Этьен.

– Она такая спокойно, будто ничего и не было: «Нет конечно, что вы! Как носитель может собственного языка не знать!» И снова корявей некуда на нашем, вдогонку для моей треснувшей психики: «Qui m‘aime, aime mon chien [5] Любишь меня, люби и собаку мою (фр.) !»

– Во даёт тёща! – трещали по швам щёки Этьена. – Наизусть ради тебя язык вызубрила! Даром что вышел срок годности головы! Я только не пойму: у них там ещё и пёсик какой-то блажной трётся?

– Н-нет! – уже также заикаясь от смеха гнал к концовке Жиль, – сказанула она про собаку – и в проём мне тычет на кого-то. Тогда до меня и дошло!

– Что дошло? Что бежать оттуда надо?!…Пока до конца чердак не угнали.

– Не, не то. Гляжу: там за Нильдой – за тёщей – моя жена будущая стоит и рот уж насилу двумя руками зажимает. Я, типа, взгляд на неё с укором сощурил – и она как закатится!

– Так это Пия, значит…

– А кто ж ещё мог так мать развести на дурь! Понасовала подставных фраз под видом приличных…

– Талант! Я б не смог. Хотя… если Ни́льда такая веселушка…

– Да ты что! Железо и лёд! То есть – и огонь!

– Ну ты сказанул! Совсем одно и тоже: лёд и огонь!

– Так и есть. Испанки – гремучая смесь! Как и у нас, кровь кипит! Огонь!

– А на лице – лёд!

– В точку! – радостно кивнул Жиль. – Ну, за нас!

– За дружбу! – подхватил Этьен.

Друзья, зазвенев стеклом, осушили кру́жки и заобнимались.

– Я имел ввиду за нас с Пией, – допив тост, признался Ивон. – Но и за дружбу можно!

– Нужно! – не смутился Этьен. – Хоть теперь ты, конечно, жених и семья шагает впереди всего.

– Да уж, жених… По ходу, не скоро привыкну.

– Так чем дело-то зашлось? Мой прогноз, что Илар тут же пригласила тебя внутрь, тут же дверью перед носом хлопнула и тут же с благодарностями прокляла?! Угадал?

– Почти. Как Пия засмеялась – так и я. Нильда спрашивает: «Что забавного случилось?» – Я: «Ничего. Просто ваша дочь позади мне рожу скорчила: вылитый Бранислав! – вот и весело». – «Это да – Бранислав у нас кривой!»

– Всё?.. – с надеждой на ещё какую-нибудь фишку поторапливал Этьен, собираясь добавить эту историю в разряд вечных и пересказывать при каждом удобном случае.

– Вроде. Она присовокупила, чтоб впредь не стеснялся и мигом спешил к столу, что теперь я стану членом их семьи – её сыном, так сказать. «Надеюсь навсегда, мадам», – ответил я. Она ласково мне подмигнула, обхватила за плечи и проскрипела в ухо, как курица клювом по перепонке:

– Loin des yeux, loin du coeur [6] С глаз долой, из сердца вон (фр.) , сынок!

Этьен захохотал в голос и по новой скатился под стол.

Осветившись янтарём, а затем и вовсе утонув в багрянце, парк погас и перешёл на стрекот сверчков. Солнце сверкнуло последней иглой и поспешило за кроны. Неспехом растворились и люди.

«А вот и ночь! Всем спать!!!» – заорала луна, но никто не услышал. Только в гранатовом кусте подавился семечком щегол, так и не привыкший к резкому наступлению летних ночей.

Фонари остались позади, у тропинок. Затрещали в тишине прутики под ногами – это двое крались в гущу, перешёптываясь то по-испански, то по-французски.

Заворожённая Пия следовала по маленьким капелькам лунного сияния, опасаясь их раздавить и то хохоча, то восторгаясь, а ведущий её Жиль всё обильнее нагнетал волшебство:

– Представь, что мы взбираемся на облака, к самим богам, по лунной дорожке, силой нашей любви…

– Да зачем нам небеса – ты на землю глянь: там и так всё светится! – дивилась девушка искрам серебра. – Да и сила любви без предложения сердца – что голубь с гантелью на шее.

– Ты моя богиня романтики! – Поцеловал её Ивон. – Земля так земля! Гантель так гантель! – напевал он. – Всё для тебя! Идём же!

– Чего ж не пойти, раз пришли, – заинтересованно кивнула Пия и сама дёрнула Жиля: – В атаку! Свергнем парк, мой Фень! (По её неуверенному заявлению, ярым импозантным фенеком она прозвала его за французский нос, а не за ушки, тоже, кстати сказать, весьма приметные; но Жиль, прознав, что фенеки в Париже не живут, не поверил. И не зря.)

Переливы петляли и вели их глубже и глубже в заросли. Интрига уже колотилась как могла и попискивала от нетерпения… И вот! Впереди показалось нечто! В воздухе. Что-то, чего не понять – не разобрать. Не придумать – не угадать. А именно: то ли груда чего-то, то ли загогули какие, то ли и вовсе – лодка!

Пия так и спросила в лоб:

– Это неопределённое кучмо́ или лодка с чем-то? Фень, скажи, что лодка. Хотя на кой мне лодка… в парке? Я как бы не городская выдра…

– Несомненно лодка, любимая! Прыгай, не думай.

Девушка повиновалась: радостно подпрыгнула, удачно вернулась в прежнее положение и непонимающе уставилась на кавалера.