Андерс Рослунд - Сладких снов

– Хорошо, папа.

Мальчик произнес это, даже не обернувшись. Не отрывая глаз от экрана, на котором под громкую музыку шло что-то вроде рисованного мультфильма, что требовало от семилетнего мальчика предельной концентрации внимания.

– Оглядитесь, Гренс, – отец обводит рукой помещение, – думаю, вы уже все поняли.

Да. Он понял.

Эта комната не принадлежит одному человеку, здесь живут двое. Каждая из двух половинок, на которые она делится, зеркально отражает другую. Две кровати-близнецы у таких же одинаковых стен. Одинаковые столы и аквариумы с золотисто-желтыми и мерцающими розовыми рыбками. Одинаковые плюшевые мишки с красными бантами в белый горошек на полу, каждый возле своей кровати. Различаются только надписи на щитках – «Здесь живет Якоб», «Здесь живет Линнея».

– Он до сих пор не понимает, что ее нет. «А Линнея с нами поедет?» – это когда мы куда-нибудь собираемся на машине. «Где будет сидеть Линнея?» – когда мы накрываем стол.

Три года прошло, ничего не изменилось.

– Думаю, надо дать ему понять, что все кончено. Примирить Якоба с мыслью, что ее больше нет. Помочь обрести целостность, насколько это возможно для близнеца. Решиться сказать ей «прощай», окончательно. Оплакать ее, наконец. Перестать закрывать глаза на то, что случилось. И это нужно нам всем, мне и Марии прежде всего.

Эверт Гренс понимает, о чем он. Решиться, наконец, сказать «прощай», решиться оплакать. Но он пришел сюда именно за тем, чтобы уговорить их не делать этого. Пока, во всяком случае.

– Мы пытались…

В усталых глазах мелькнуло отчаяние. Отец перешел на шепот, чтобы сын не мог расслышать его слов за громкими звуками рисованного мира.

– Мы меняли обстановку, переезжали даже, но… это ничего не дало. Новые комнаты обставлялись по образцу старых. Тех, в которых они жили раньше, и так, будто она там тоже жила. Только бы у нас получилось похоронить ее, проститься навсегда. Если бы Якоб думал о сестре иначе, это дало бы ему возможность идти дальше.

Нетронутые детские комнаты-музеи, чьих обитателей давно нет на свете. Все это Гренс видел и раньше в домах убитых горем родителей. Как будто переставить мебель или упаковать вещи означало для них соучастие в преступлении. Но здесь другое. Не родители стремились остаться в прошлом, а ее семилетний брат-близнец.

– Между близнецами существует особая связь, так подсказывает мне опыт. Иногда они… просто чувствуют друг друга – беспокойство или когда угрожает опасность. Знают, жива их половинка или нет.

Эверт Гренс смотрит на мальчика, который живет в комнате, предназначенной для двоих.

– И это одна из тех вещей, которые нам не дано постичь.

Отец медленно кивает:

– Вы правы. Это очень похоже на то, что мы наблюдали у Якоба и Линнеи. Но комиссар, Якоб ведь не только брат-близнец. Он самостоятельная личность и должен позволить себе жить собственной жизнью. Жить, оставив в прошлом эту смерть.

– Все, о чем я прошу вас, – отозвать прошение об объявлении ее мертвой. Сколько времени вы можете мне дать? Месяц? Неделю? Дайте же мне возможность попытаться. Потому что я считаю, что вы ошибаетесь, а Якоб прав. Что рано сдаваться.

Отец не отвечает. Даже не оглянувшись на Гренса, выходит из комнаты и по лестнице спускается на кухню, к жене. Там и застает его Гренс макающим в кофе очередную булочку.

– А теперь я хотел бы получить объяснения от вас, комиссар.

– Какие объяснения?

– С какой стати… – Ноль эмоций в голосе – холодный деловой тон и предельная собранность, – с какой стати это вдруг стало вам так интересно?

– Потому что это дело связано с другим, более ранним. По всей видимости, во всяком случае. И потом, завтра будет поздно.

– Ну хорошо, я переформулирую вопрос. Почему это так важно именно для вас?

Эверт Гренс смотрит в пустоту перед собой. Он явился сюда, чтобы задавать вопросы, а не отвечать на них.

И у него – как и в случае с Элизой Куэста, которую удивил его интерес к давно пропавшей девочке, – нет никакого разумного объяснения тому, что с ним происходит. Гренс делает, что и обычно – действует, потому что не может бездействовать. Идет вперед, уверенный, что со временем все поймет сам.

– Думаю, вам пора, комиссар.

Теперь слово снова берет мать. Супруги хорошо чувствуют момент, когда надо сменить друг друга.

– Вы сказали все, что хотели. А мы разъяснили свою позицию и теперь просим вас оставить нас в покое.

– Но чем может помочь мальчику, если его сестру объявят умершей?

– Вы слышали, что я сказала?

Она сорвалась. Делового тона как не бывало.

– У нас не осталось сил! За эти три года мы прошли через все. Видели и слышали все, что только может сделать с беззащитным ребенком взрослый человек.

С каждой фразой женщина все больше приближается к комиссару, и последние слова выкрикивает ему прямо в лицо:

– Линнея каждый день умирала у меня на руках!

Когда пару минут спустя Гренс снова вышел на августовский воздух, было так же тепло и тихо, как и когда он входил в дом. Комиссар словно шагнул в чьи-то объятия. Как будто все, что только что так его волновало, осталось за закрытой дверью и не имело доступа к жизни, которая снаружи шла своим чередом. Он прошел между валяющимися на плитке двора игрушками и велосипедами и оглянулся, как только достиг улицы. Три пары глаз пристально смотрели ему вслед. В окне наверху – маленький мальчик, ни на минуту не усомнившийся в том, что его сестра жива. В то время как внизу, на кухне, стояли его родители, мать с отцом, решившие, что ей пора умереть.

Я спала, это точно. Сначала смотрела на облако, в которое мы влетели, а потом уснула. Когда проснулась, все вокруг было синим. Небеса – это как в раю. Я в небе! Обязательно расскажу об этом Якобу. Он, наверное, тоже ждет меня там. Поэтому мы и не встретились на выходе из большого магазина.

Похоже, я все-таки по нему скучаю.

Только совсем немножко.

Пустой гроб.

До сих пор Гренсу не приходилось участвовать ни в чем подобном, а ведь комиссар криминальной полиции имеет дело со смертью едва ли не каждый день.

Он хорошо понимал, что имели в виду родители Линнеи.

Может даже, понимал, что они чувствовали.

Линнея каждый день умирала у меня на руках.

Тем не менее распахнул дверь кабинета Эрика Вильсона и, продолжая идти прямо на него, заговорил, прежде чем шеф успел положить трубку телефона.

– Дайте же мне время.

Вильсон раздраженно замахал руками, прижал палец к губам.

Но Эверт Гренс, похоже, не был настроен разговаривать на языке жестов.

– Неделю? Четыре? Больше?

Теперь шеф положил трубку, оборвав невидимого собеседника на полуслове. И выглядел не особенно довольным.

– Как ты думаешь, для чего я закрылся у себя в кабинете? У меня был важный разговор. Я специально задерживаюсь на работе дольше других, чтобы уладить дела, требующие уединения. И именно в это время ты, Гренс, врываешься ко мне и хочешь…