Хет Бавари - Замалчивание: Временная капсула. Не разрешают говорить, но запрещают молчать

– Прости, ты…

Нельсон не закрыл дверь в комнату, Нельсон не закрыл дверь в свою жизнь, бумажная лодка намокла и протекла, он просто смеется. Плевать на все, он только что узнал одну простую истину – агрессия не конструктивна. Ему нужна бумага и ручка, и он создает новую страницу, переделывая жизнь другим способом.

– С тобой хотят поговорить сотрудники полиции.

– Потому что считают меня причастным к той вечеринке тоже?

– Нет, совсем не поэтому, – отец испуганно пятится от гнева, гнев Нельсона натягивает железную цепь, удерживающую его на месте. – Если бы это было так, то тебя привезли бы в полицейский участок, сразу же!

– Ну ссорян, я не умею читать чужие мысли. Если бы я умел, наверное, я бы…

Он не плачет, но поскуливание все равно рвется из его плотно сжатых губ, они похожи на металлодетектор, он понимает, что если он сейчас не удержится, то его тело возьмет и прямо на глазах отца захлебнется собственным воем, чугунный вой, выбор хищной рыбы в том, чтобы съесть мальков и затаиться в иле, в иле объятий своих родаков, под камушком своего безопасного дома, но может ли в Орхолте, да и во всем мире быть хоть одно безопасное место после того, что произошло, грянуло, рвануло вчера, в одночасье, повисло в памяти каждого куском кишки, неряшливым куском ваты, которую надо либо выколупать окончательно, либо зашить обратно в себя.

И Нельсон выбирает первое.

Копы провожают его в машину, вероятно едут в полицейский участок, и больше всего он боится, что у него будут спрашивать «почему» в унисон с его цепными черепными псами. Наверное, об этом уже пишут в газетах.

Заголовки « УЖАС И СТРАХ В ОРХОЛТЕ, ВЕЧЕРИНКА ВЫПУСКНИКОВ ПРЕВРАТИЛАСЬ В МАССОВЫЕ ПОХОРОНЫ».

Наверное, обсуждают что все были одинаково равны, пьяны, и все переросло в поножовщину из-за какой-нибудь девки. Наверное, нет правых, нет виноватых, нет даже разницы, кого убили первым. Нельсон не знает. Листы с написанным мной в спешке, в комнате, он продолжает сжимать в руках до побеления костяшек, как будто они попали в капкан его пальцев, и он больше никогда не отпустит их на волю, о да, он чувствует себя как настоящая западня, как унылый капкан. Сейчас все люди равны, все вокруг умирают, и Нэш даже не знает, что лучше – иметь тысячу жизней с одной судьбой или одну жизнь с тысячей судеб?

– Как вы знаете, мистер Нэш, произошла трагедия – все ваши одноклассники, выпускники Гамильтон Хиллз этого года – погибли. Вы единственный, кто остался жив. Сейчас вы в реабилитационном центре, потому что мы не могли оставить вас в беде одного. Правительство Орхолта переживает за каждого, кто пострадал от морального вандализма, кто имеет дело с руинами своего прошлого, настоящего и будущего.

Ключевое тут – я знаю, но сделать что-то и все исправить – я не могу. Я не могу ни наладить жизнь в этом кошмаре, ни найти сил и способностей, чтобы бороться с тем, что произошло. Мой бывший одноклассник был участником массового убийства. Мой бывший одноклассник фотографировал тела, вместо того чтобы предать их земле. Моему однокласснику было плевать на морально этические нормы, на память своих жертв и реакцию прессы, на общественное мнение… Он сделал фотоаппаратом то, что называется вандализмом и старался насладиться плодами собственного поступка, не думая о последствиях. Это хуже, чем ______________вставьте сюда ваше слово___________________.

– Когда меня выпустят?

Кажется, некоторые вещи повторяются, как костяшки домино. Вопрос перешел в разряд постоянных, и следующая фраза доктора была ритуальной:

– Вы не знаете, кто вы, но…

– Я знаю, кто я.

– Простите? – доктор моргает, пытаясь переварить эту реплику. – То есть как? Откуда вы можете знать? Какие-то социальные маркеры, документы?

– Вы только что назвали меня мистером Нэшем.

Его глаза начинают бегать, как тараканы в банке. Он опускает взгляд на свою руку, словно ищет у себя на запястье какую-то табличку с обязательной надписью, из которой следовало бы, что делать дальше. Поднимает глаза на мое лицо и произносит с прежним панибратским чувством:

– Мы вас просто так не отпустим. Вы… Вы не готовы! Вы слишком мертвы! Мало того, вы абсолютно не настроены на тот образ жизни, которым стремитесь жить!

Моё уютное и теплое превратилось в пекло, и от того, что мои лицо и шея пылают, мне делается смешно. Я нервно трясу головой. Нет, я не мёртв. Могила – пустой звук, испорченная песня и смерти нет, а есть рассеивание и утечка данных. Я – утечка данных. Синий экран, п е р е з а г р у з и т е меня.

Кто-то пустил нас по дорожке мифов, сто лет притворства за одну треклятую ночь, от интуитивно понятного интерфейса к интерфейсу интернациональному, плодоносному, за который нам никогда не будет стыдно. Десять тысяч мигрантов в интернет, и лет через пятьдесят это маленькое лирическое государство, пёрышко в клюве лисы, окажется политиком всех времён и народов.

Я слышу звуки паники за дверью, монотонное голосовое покаяние, разноголосицу испуганных слёз и причитания. А мы оба с мозгоправом сидим, и наши отражения друг в друге слились в несчётные дубликаты, похожие на игральные карты. Я вдруг понимаю, что сижу прямо напротив себя – только меня старит второй подбородок, и глаза меня разочаровывают.

И Чед Фримен закапан в одной со мной палате.

И Чед Фримен закопан в одной со мной могиле.

И все остальные… Все. Интернет деформирует всех нас, нельзя доверять мнению этого texty source.

– Скачанное и инсталированное дитя, – качает головой врач, делая неутешительные пометки в блокноте. – Ещё никогда за всю историю человечества не было такого количества злобных, неисправимых и неприкаянных, таких разных и несчастных, таких непохожих и асоциальных. Они так нетерпимы к самим себе, так дорожат своей индивидуальностью, так хотят быть героями какой-то книги, что рано или поздно книга напишет сама себя, потому что ни один нормальный автор за такое не возьмётся.

Я разеваю рот, словно вытащенная на берег рыба, и обнаруживаю, что в темноте я вовсе не тону, а наоборот, ощущаю какой-то дикий прилив сил, и душа не цветочек ромашка, даже не календула, вообще не ботаника, а психологи не цветоводы, и мы не в одном поколении трудились над этими потемками, ища чем осветить свою миссию и земной путь, а теперь Нельсон говорит мне о том, что и я не смею пороть горячку и терять ни минуты. Господи, какой кайф, в голове словно вспухает горячий маргарин и струится по жилам…

– Уйти из Гамильтон Хиллз?

Чед Фримен, он же – Провокация – эти волосы-многоцвет, обросшие спецэффектами метахьюманы, и его тусклый взгляд, и прочие моменты, о которых хотелось бы забыть, но которых я не в силах перебороть…