Эд Макбейн - Часовые свободы

Он разозлился на свою глупую идею, на то, что было совершенно неоправданным, и на сам огнетушитель, и все лишь потому, что он не мог помочь ему убежать, Марвин сразу отказал тому в способности служить любой полезной цели. Он казался слишком маленьким для такого просторного помещения, к тому же его, вероятно, несколько лет не проверяли и не заправляли. Как он сможет эффективно функционировать, если вспыхнет пожар? Марвин обвел взглядом полки с красками, скипидаром, разбавителями и разными химикатами, канистры с бензином, сложенные у задней стены, бочки из-под горючего, деревянную стружку, торчащую из ящиков, и его ненависть к огнетушителю вдруг превратилась в спасение, граничащее с тревогой. Неожиданно он забеспокоился, не курит ли кто здесь, в малярной, и испытал истинное облегчение, когда, осмотревшись вокруг, не заметил зажженных сигар или сигарет. Если вспыхнет пожар...

Пожар, подумал он.

И почти сразу же это стало означать больше, чем само слово, разгораясь в его мозгу в самовоспламеняющуюся вспышку вдохновения.

Пожар!

Осторожно!.. Потому что эта идея вдруг представилась ему во всей своей опаляющей яркости и немедленно была признана действенной; осторожно, потому что он не хотел возбуждать ни малейшего подозрения теперь, когда, наконец, наткнулся на нечто, пригодное для использования; осторожно и медленно он вынул носовой платок, высморкался и позволил себе бросить незаметный взгляд на полки справа от себя. Он сразу мысленно откинул банки с краской. Краска, кажется, не воспламеняется, да, за исключением быстро сохнущих. Он вдруг подумал: а что, если эта прозрачная жидкость в полугаллоновых бутылях обыкновенная вода? Нет, ради Бога, только не это! Это не вода, это не может быть водой.

Он запретил себе сомневаться.

Бесцветная прозрачная жидкость в этих двух бутылях была или скипидаром, или разбавителем.

— Не надо так злиться, — проговорил в этот момент Бобби Колмор своему соседу, доктору Танненбауму.

— Они выводят меня из себя, просто бесят. — Танненбаум испепелял взглядом Гарри.

— На таких типов бесполезно злиться, — сказал Бобби Колмор.

Он и сам был до крайности взвинчен. Он был до такой степени зол, что у него дрожали руки, и, чтобы скрыть это, он спрятал их за спину. Он советовал Танненбауму не злиться, но больше обращался к самому себе, так как знал, что его неудержимо тянет напиться, когда он начинает злиться, а напившись, он становится только еще злее. В его комнате на полке под портретом Эвы Гарднер, рядом с кроватью, стояли две квартовые бутылки с бурбоном; но что в них толку, если он впадет в раздражение здесь, в этой малярной? Он пытался обуздать свою ярость разговором с Танненбаумом, но тот и сам кипел злостью до того, что у него дрожала жилка на щеке и тряслись крепко стиснутые руки, так что с ним было без толку затевать разговор. Бобби даже опасался, что злоба Танненбаума передастся ему, как электричество по проводам.

— Такие подонки! — возмущался Бобби. — Врываются в вашу жизнь без всяких объяснений. Вот они какие. И злиться на них — только без толку себя растравлять. Злость — ужасный грех.

— Я это знаю, — сказал Танненбаум. — Но мне не нравится, когда на меня набрасываются безо всякой причины. — Он посмотрел в сторону Гарри и нарочно сказал погромче, чтобы тот наверняка его услышал: — Мне не нравится, когда на меня наскакивают без всякого повода.

— Потише, док! — сказал Гарри. — Клайд хочет хоть немного вздремнуть.

Клайд засмеялся. Он сидел с закрытыми глазами, но не спал. А посмеявшись, облизнул губы. Он смеялся над всем, что говорил Гарри. Бобби с недоумением подумал, неужели он действительно находит смешным каждое слово своего напарника.

— Знаете, то, что они говорят...

— А что они говорят? — спросил Танненбаум, с трудом отрывая от Гарри яростный взгляд и оборачиваясь к Бобби.

— Это неправда, то, что они говорят обо мне, — сделал вывод Бобби.

— О чем вы?

— Насчет того, что будто я пьяница.

— А-а! — понимающе кивнул Танненбаум.

Бобби продолжал стискивать руки за спиной, пытаясь обуздать собственную ярость.

— Я вообще мало пью, — посмотрел он на Танненбаума, — а значит, вовсе не пьяница.

— Да они все ненормальные! — успокоил его Танненбаум. — Чего ради вы их слушаете?

— А я их вовсе и не слушаю, доктор Танненбаум, — ответил Бобби. — Но только здесь собралось небольшое общество, и я не хочу, чтобы мои соседи решили, что я пьяница, судя по их болтовне, вы понимаете, что я имею в виду, док?

— Конечно, конечно, не волнуйтесь. Вы думаете, мы обращаем внимание на то, что говорит эта шайка хулиганов? Не волнуйтесь.

— Эй, послушайте, я же сказал, чтобы вы соблюдали тишину, — повторил раздраженно Гарри, — и добьюсь этого.

Бобби метнул на него колючий взгляд и еще сильнее стиснул руки.

Эти люди, которые захватили Охо-Пуэртос, люди, которые ворвались этим утром в его жилище и выдернули его из постели, лишив Бобби ежеутреннего полстакана виски и успокоительного сознания, что, когда бы он ни захотел выпить, к его услугам всегда запас виски в задней комнатке. Сейчас он был далеко от нее, и это его бесило так же, как и вторжение этих людей, которые серьезно угрожали нарушить взгляд Бобби на то, был ли он пьяницей или нет. Вы ведь не являетесь пьяницей до тех пор, пока напиваетесь у себя дома и поддерживаете в себе достоинство, свойственное человеческому существу. Эти люди нарушили его уединение и отрезали от его запаса, и это неимоверно бесило Бобби Колмора, а его злость усиливалась неутоленной жаждой выпивки. Он мог припомнить еще только одно такое же воскресенье, это было в прошлом году, вроде в сентябре, когда у него кончился запас виски и он поехал на Биг-Пайн, совершенно забыв, что это воскресный день, и обнаружил магазин закрытым. Он возвратился в деревню, раздумывая, как быть, затем направился в малярную, где Люк возился с корпусом мотора, и решительно попросил у него что-нибудь выпить. У Люка оказалось только полбутылки скотча, который был легким, мягким, просто восхитительным на вкус и исчез в глотке Бобби в считанные секунды.

Человек вовсе не пьяница, если он пьет в одиночку и сохраняет человеческое достоинство, убедил себя тогда Бобби.

Он дождался, пока Люк выйдет, и подошел к полкам на стене у высоких дверей. Он взял с одной из полок бутылку с разбавителем и принес ее к себе домой. Там он процедил жидкость через носовой платок в пустую банку. У него не было ванильного экстракта, чтобы улучшить вкус, поэтому, содрогаясь и передергиваясь, он залпом выпил омерзительную жидкость и опьянел уже минут через десять — пятнадцать. Что и говорить, выпивка оказалась не очень-то, да он никогда особенно и не любил разбавитель для масляной краски.