Тереза Дрисколл - До самой смерти

Я была поражена – даже не тем, насколько я ее любила (это и так было понятно), а тем, насколько нуждалась в ней. Когда тебе двенадцать, мама – колючее шерстяное одеяло. Оно греет, но часто раздражает, сковывает движения. Однако если его убрать… Я и представить не могла, какими холодными бывают ночи…

Мы – Салли, Кэрол и я – в полной мере испытали эту тоску, потому что привыкли к материнской ласке и заботе, и удивлялись, глядя, как других девочек провожают в школу не родители, а няни, экономки, а иногда водители.

Сначала мы даже немного завидовали, однако недолго, так как этим девочкам часто приходилось оставаться в школе на каникулы, потому что их папы и мамы были слишком заняты. У них были необычные профессии и насыщенная жизнь. Монахини как могли окружали бедняжек заботой. Сестра Вероника была особенно добра, в хорошую погоду устраивала долгие прогулки, а в дождливые дни – «охоту за сокровищами». Были походы в кино и в театр, девочек не гнали спать, разрешали смотреть фильмы и шоу «Вершина популярности», причем не в детской комнате, а в гостиной монахинь, где стояли кресла с высокой спинкой и расшитые подставочки для ног.

И все же, несмотря на привилегии и развлечения, они с грустью смотрели на нас, когда мы возвращались из дома, провожаемые рыдающими мамами.

Помню, Жаклин Прир всегда, как призрак, маячила в окне спальни, выходящей на главный подъезд. Она не включала свет, просто стояла в окне, еле видная в ранних сумерках, и ее лицо ничего не выражало. Ходили слухи, что Жаклин самая богатая в школе. У нее было все, о чем мы мечтали – пони, деньги на одежду и кредит в местном салоне красоты. Она одевалась по последней моде, носила сережки с настоящими бриллиантами, но я не встречала глаз грустнее, чем у нее.

На третьем году обучения Жаклин перевели в нам в спальню, и как-то ночью мы услышали, как она плачет. Мы постарались ее успокоить, но она пришла в дикую ярость, вцеплялась нам в волосы и швырялась вещами – полетели расчески и туалетные принадлежности, разбился об пол флакон с духами. Я хотела собрать осколки, однако Жаклин, пристально глядя на меня, принялась нарочно ходить по стеклу; в конце концов ее увели монахини, она рыдала, размахивала руками и оставляла кровавые следы на полу.

Мы увидели ее только утром, за завтраком, она прихрамывала, на забинтованную ногу был надет ботинок большего размера. Смотрела зло и недоверчиво красными опухшими глазами.

Жаклин никогда не забирали на праздники, она повсюду ездила с монахинями – катание на лыжах в Рождество, «тур по музеям» в Италии на Пасху. Говорили, отец Жаклин работает послом, он очень богат и чрезвычайно щедр.

По всей школе висели таблички с выгравированными надписями «Пожертвовано лордом Приром» или «При участии лорда Прира». Мама Жаклин, судя по фотографии в рамочке на прикроватном столике, была редкой красавицей, она походила на кинозвезду в бледно-розовом бальном платье. Вживую мы ее не видели.

Мы старались проявлять к Жаклин внимание, потом приучились держаться от нее подальше, «не лезть не в свое дело», как она выражалась.

Однажды ночью во время третьего года обучения я невольно стала свидетельницей страшной сцены. Ночь выдалась жаркая, душная, мне, против обыкновения, не спалось. Я долго ворочалась с боку на бок, считала овец, по очереди расслабляла каждую мышцу, как учили на танцевальных занятиях. Ничего не помогало.

Около полуночи я решила сходить в ванную за водой и достала из тумбочки пластиковый стаканчик.

Накинула халат, на цыпочках выскользнула из спальни, стараясь никого не разбудить. В длинном коридоре стояла тишина, горели ночники. Над дверью ванной комнаты было довольно большое окно, и, опять же, чтобы никого не разбудить, я не стала включать свет, решив, что света, проникающего из коридора, будет достаточно. В нашей ванной были три туалетные кабинки, ряд умывальников на противоположной стене, а в дальнем углу – ванна, огороженная занавеской. Занавеска должна была обеспечить уединенность, но, по сути, была не нужна, так как многие девочки запирали входную дверь, когда наступала их очередь мыться.

Прежде чем набрать воды, я зашла в туалет и как раз собиралась нажать на кнопку слива, когда услышала шум. Одна в полумраке я затрепетала с ног до головы. На мгновение будто окаменела. Шум повторился. О нет! Здесь чужой! Я лихорадочно перебирала варианты дальнейших действий. Побежать? Остаться в запертой кабинке и звать на помощь? Что опасней? Я не могла выбрать, стояла на месте, а сердце стучало все сильней. Затем до меня снова донеслись звуки, и на этот раз у меня засосало под ложечкой. Нет. Это не грабитель. Звук был похож на стон. Так стонут от боли.

Я очень медленно вышла из кабинки и направилась к ванне в дальнем углу – за занавеской виднелась тень. Женщины или девочки, как мне показалось. Я различила длинные волосы. Осторожно отодвинула занавеску и увидела ее – Жаклин Прир. В ванной. Всю в крови. Кровь была повсюду. Стекала по рукам. Пропитывала ночную рубашку. Слипшиеся от крови волосы. Красные брызги на кафельной стене.

Дальнейшее помню смутно. Должно быть, я успела закричать, прежде чем лишилась чувств. Очнулась на полу, а надо мной склонились две монахини. Я почему-то подумала не о Жаклин, а о том, как странно видеть их с непокрытыми головами – длинные седые косы падали на спины. Я была уверена, что старшие монахини, которые одеваются по всем правилам, бреют головы. Оказалось, нет.

Я дрожала, у меня подгибались ноги. Монахини отвели меня в свою гостиную, напоили сладким чаем, позвонили родителям. Уложили на диван и велели отдыхать, пока папа меня не заберет. Впрочем, об отдыхе не было и речи, я места себе не находила. Слышала, как приехала «Скорая», как монахини успокаивали девочек, говорили – ничего страшного не случилось, что, разумеется, было неправдой.

Папа приехал рано утром – серый лицом от волнения. Мне было разрешено оставаться дома, пока я не оправлюсь от шока. Мама окружала меня особой заботой, кормила пирожками, утешала и поддерживала, однако вдали от места происшествия я чувствовала себя еще хуже и через неделю попросилась обратно в школу. Мне нужны были подруги. Нужно было снова увидеть ту страшную ванную комнату – воспоминание было настолько ужасным, что мучало меня еще больше, пока я избегала встречи с ним. Мне сказали, что я спасла Жаклин жизнь. Еще немного, и она умерла бы от потери крови. Нам не рассказывали подробности. В молитвах полагалось упоминать «случай с Жаклин», хотя все знали, что она вскрыла себе вены. В школу Жаклин больше не вернулась.

Зато в школу вызвали рабочих и произвели самое большое усовершенствование за все время моего обучения. Ванну убрали и заменили двумя душевыми кабинками с раздвижными дверями.