Алёна Комарова - Бесстрашные, или Кирзачи для Золушки

– Я не думаю, я поражаюсь.

"Если бы ты все знала – подумал Дима. – Если бы я тебе все рассказал, весь наш ужас, то ты б вообще со страха померла". Он помолчал. Он думал, что ей нельзя все рассказывать. Здесь он самый главный и взрослый, а если взрослый значит умный. А он всегда знал, что никому ничего рассказывать нельзя.

– Дима, а Малая тебе кто?

– Сестра, естественно. А ты что подумала?

– Ничего, просто вы не похожи совсем.

– Так это и понятно. Когда родственные связи только по одному родителю, то шансы быть похожими уменьшаются в два раза.

– У вас мама одна или папа?

– Мама была одна.

– Извини, Дима, ваша мама умерла?

– Да.

– Сочувствую. А папы?

– Мой отец исчез, когда мне было полгода. А Малой, – он грустно вздохнул – папа Малой погиб в автокатастрофе. Он был водителем на бензовозе и когда у машины отказали тормоза, он увел машину с дороги в кювет, чтоб не врезаться с автобусом. Он увел удар от людей и избежал больших жертв. Потом еще говорили, что он поступил правильно, разумно и храбро. Малой пять лет было. Она и не поняла ничего.

– М-да – грустно вздохнула Марта, – а Малая знает о том, что ее отец герой?

Как бы не сопротивляется Дима сам с собой, но стал рассказывать о себе и своей семье.

– Знает. Была у нас семья. Очень хорошая семья. Мама, отчим, Малая и я. Все у нас было, потом, как сглазил кто. Все потеряли. Отчим погиб. Мамка пить с горя начала. Хахаля себе нашла. Он такой же, с бутылкой не расставался. Она умудрились замуж за него выскочить. Я тогда не понимал. Радовался. Думал, маме все равно муж нужен. Еще думал, что у меня был самый хороший отчим на свете, я его папой называл, и у Малой будет хороший отчим. А получилось все наоборот. Мамка чахла, водка ее спалила. Очень быстро. Она-то пить не умела. В общем, мы ее похоронили. Нас в интернат. А там вообще ужас. Так что теперь здесь живем. Это гараж отца Малой. У него и машина была, но мама ее продала, когда деньги на водку нужны были.

Дима говорил тихо, и Марте приходилось вслушиваться, а от этого его рассказ казался ей неправдоподобным, страшилкой для взрослых. Не должно так быть.

– Подожди – попросила она, – я правильно тебя понимаю у вас и дом есть?

– Не дом, а квартира – поправил он. – Только там Петруха живёт.

– Какой Петруха?

– Отчим наш.

– А квартира чья?

– Мамина.

– То есть вы наследники. Официальные.

– Так-то оно так, только там нам нельзя появляться.

– Почему?

– Повяжут нас сразу.

– Полиция?

– Они тоже. А вообще охотится на нас опека и интернат. Я же тебе говорил.

– Нет, Дима – возмущенно возразила Марта, – ты мне ничего не говорил. Ты наоборот мне рот закрывал, говорил, чтоб я свой нос никуда не совала и вопросов не задавала.

– Правильно.

– Как будто я засланный казачок и сама к вам в доверие влезла. И как только что-то узнаю, сразу побегу сдавать вас с потрохами.

– Кто ж тебя знает – уперто вздохнул он.

– Никто, – согласилась Марта – здесь меня никто не знает. В этом ты прав. Только не надо делать из меня своего врага.

– Я не делаю.

– Ты видишь во мне врага. Я, понятное дело, помочь вам ничем не смогу, но и навредить не смогу. И не собираюсь даже.

Она гневно фыркнула и замолчал.

Он тоже молчал. Молчал и думал. Считал себя взрослым. А если взрослый значит умный. Только правильно ли он поступает? Думал, что нарочно ее обижает и ни во что не ставит, как и не человек она, а собачка приблудившаяся, вот я тебе кров и еду дам, а ты сиди и не тявкай. А будешь тявкать, я тебя на улицу выгоню. Нет, конечно, все не так как может ей показаться. Он не специально ее обижает. Понимает ли она это? Но обидеть ее надо. Она должна обидеться и завтра же уйти. Да чтоб такая у нее обида была на него, чтоб даже не было желания вспоминать их, ни его, ни Малую, ни пацанов. Он взглянул на нее, она что-то разглядывала на грязном столе и грызла свою губу. О чем ты думаешь? хотел спросить он, но не спросил, потому что понял, он боится ее. Он взрослый и умный мужчина, боится эту девушку. Боится Марту. Красивую девушку с необыкновенным именем. Нет – поправил он себя. Я боюсь к ней привязаться, я боюсь с ней подружиться, я боюсь, что к ней привяжутся пацаны и Малая, боюсь ее пожалеть, ведь если я жалею, то обязательно остаюсь с этим человеком.

А привязанность его к людям очень дорого ему дается.

Нужно ее обидеть.

Только не получается ее обидеть, вернее она обижается, а ему ее жалко. Но он же умный, он же взрослый. Завтра обязательно, что-то придумает и она уйдет.

А ведь он уже сделал первый шаг к этой привязанности. Он уже ее пожалел. Он остался ждать ее возле полицейского участка. Долго ждал. А она не выходила. Он даже подумал, что она бандитка и ее участковый повязал и в обезьянник посадил. Думал и представлял, как Марта за решеткой сидит, и сейчас за ней приедет спецмашина. Представлял, но ждал. Долго ждал, часа три или даже четыре, но не ушел. А еще он надеялся и молил, чтоб ее отпустили из того самого обезьянника, в котором он ее уже представлял. Какое то чувство, наверное, интуиция, все держала его там, в кустах перед участком. А может не интуиция, а жалость. Если жалость, то скоро и до привязанности дойдет, а этого нельзя допустить. Он должен ее обидеть, чтоб она ушла от них.

Завтра же придумает, как это сделать.

А может и не дойдет до привязанности?

Он все прятался в кустах, то сидел, то стоял, но все глядел на дверь участка. Смотреть было неудобно, мешали листья и ветки, он отодвигал их и всматривался в лица выходящих. Он все смотрел и переживал за чужую, малознакомую девушку Марту, смотрел и переживал за себя, что любой прохожий увидит его в кустах, заподозрит плохое, со всеми вытекающими отсюда последствиями. А потом он дождался. Даже обрадовался, но сразу прогнал это чувство. Еще не хватало ему радоваться за совершенно постороннего человека. Он же взрослый и умный, а не мнительная барышня и не взбалмошное дите. Она вышла. На крыльце задумалась. Хорошо, что не посадили ее, а значит, не задержали. Вот и прекрасно. Значит не бандитка. Вставай, Дима, разгибай затекшую спину, попрыгай на месте, чтоб кровь в ногах разогнать, да иди своей дорогой домой в гараж. А она пусть идет своей дорогой, куда там ей надо. И меньше тебе хлопот и не будет никакой привязанности.

А нет. Голова думает одно, а ноги делают другое. Они сами понесли его за Мартой. И язык в заговоре с ногами. Он так легко позвал ее.

Вот тогда-то он и разозлился. Сам на себя разозлился. Ну и на Марту тоже.

Он должен ее обидеть. Завтра придумает, как это сделать, а сегодня ему это никак не удается.

Он думал и смотрел на свои пальцы. Под, давно не стрижеными, ногтями грязь.

– Мне весной восемнадцать будет – сказал он, не отводя взгляд от ногтей.