Александр Кондратьев - Дневник инвалида

Обладатель знакомого голоса посмотрел в какие-то бумаги, потом на меня.

– Твою ж мать, это же Петров! Он у нас год назад лечился – хрустик, спинальник, ниже ягодиц ничего не чувствует, так и не восстановился, значит, странно.

– Что делать будем? Может, ампутируем сразу? И так, скорее всего, останется без ноги, а она ему нужна? Не пользуется же он ей, не ходит то есть. Так хоть жизнь спасем…

Первое, что помню после операции, это знакомый до боли писк кардиомонитора, повторяющий ритм моего пульса, а значит, я в реанимации. Странное чувство, как будто кроме сознания у меня ничего не включилось. Дышу, но не сам, грудная клетка как будто сама собой поднимается и опускается в нужном ритме. Во рту труба, в носу труба; ощущения знакомые – интубационная трубка и желудочный зонд. Значит, все-таки спасли. Как там Саня? Веки тяжелые, поднимаю еле-еле. Обычный, наверное, свет кажется очень ярким, режет глаза. Куда-то в шею капает капельница, в животе дренаж, в ноге – тоже, из ноги торчат какие-то железки, пальцы вроде обычного цвета, значит, ногу все-таки спасли.

Где-то рядом суета, слева от меня реанимируют больного. Из правой руки его тоже торчат железки, как у меня, видно, какой-то способ фиксации перелома, откуда-то из тела на уровне пояса торчат такие же железки – как будто внешний каркас, наверное, фиксируют кости таза. На голове повязка, вся в крови, из головы дренаж, на животе повязка и тоже дренажи. На кисти татуха, такая же, как у Сани… Черт, это же Саня! Я пытаюсь что-то крикнуть, приподнять голову, но отключаюсь.

Мои руки и ноги были привязаны, время тянулось невыносимо медленно, я чувствовал крайней степени изнеможение и невыносимую боль поочередно с наркотическим опьянением от лекарств, а зачастую и то, и то одновременно. Периодически слышу надоедливый писк кардиомонитора, чувствую, как меня перестилают, моют и вытирают дерьмо, обрабатывают пролежни на крестце, вытаскивают дренажи из живота, чувствую, как мне в желудок и легкие суют какие-то трубки через рот. Слышу разговоры медиков рядом с моей койкой:

– Повезло ему, что дежурил Романцев, другие бы ногу не спасли, да и хирурги молодцы, постарались. А мотобанда его и в прошлый раз помогала, и сейчас.

– Да, если бы не его братия, точно бы он помер. Помнишь, в прошлый раз они притащили столько антибиотиков, что даже остались лишние, им только дай задание, они всегда помогут.

– Да уж, везунчик.

Я пытаюсь что-то сказать, но нет сил открыть рот или веки. Я просто мешок.

Жуткая жажда. Хочется пить так, что лучше умереть. Открываю глаза и пытаюсь что-то сказать, но чувствую, что воздух не доходит до голосовых связок, я делаю еще усилие, но все бесполезно, воздух вырывается откуда-то из шеи. Я кричу изо всех сил! Но произношу пересохшими губами только тишину.

– Петров очнулся! – кричит кому-то медсестра – симпатичная, молоденькая, хрупкая, и как только она работает в этих условиях, сутками не спать, ворочать здоровенных мужиков, всегда быть начеку. – Ты два раза в мои смены чуть не умер, Петров, а сейчас очнулся, ну наконец-то! Мы думали, помрешь. – Мне показалось или она улыбается? За медицинской маской не видно.

– .....

– Что-что? А, сейчас, – она затыкает пальцем что-то на моей шее, – теперь говори.

– Пить…

– Ну конечно, сейчас… погоди немного, чуть позже, у нас там тяжелый поступил, у тебя трахеостома стоит, поэтому тебя и не слышно, – и она ушла.

–.... – снова произношу тишину. Хочется пить так, что лучше умереть.

После того как пришел в себя, прошел не один день. Но сегодня я проснулся со странным ощущением, я не мог понять, то ли это перебои в работе сердца, то ли просто волнение. Окна были открыты, но в помещении все равно было душно, кажется, уже наступило лето. Думал о Машке и Сане. Из «трубок» в организме осталась только капельница в руке. Трахеостому удалили, шею зашили. Каждый день заходит Романцев, но почти ничего не говорит. Спрашивает как дела, особо не слушая, и уходит. Странно, на него не похоже, обычно он внимательный и сопереживающий. Сейчас в реанимации обход. Слышу свое имя:

– Петров Сергей Андреевич, 25 лет, 87-е сутки в реанимации, сегодня переводим в отделение.

– Что? Погодите, можно спросить? – говорю я, но консилиум из врачей уходит дальше, не обращая на меня внимания.

Часа через три медсестры переложили меня на каталку и отвезли в отделение травматологии. Оно было этажом ниже, в лифте мы ненадолго застряли, странно, конечно, но не знаю, как к этому относиться. Потом меня переложили на койку. Было ощущение пустоты, во-первых, поражало, что прошло столько времени с момента аварии, 87 дней – это много. Это же почти три месяца! Во-вторых, поражало то, что я все-таки жив и, насколько возможно, здоров. Получается, что в меня вбухали столько сил и ресурсов, а мне, похоже, все равно.

Это была восьмиместная палата. В районной больнице подмосковного города было не до комфорта. Перебои с поставками лекарств, исчезновение бюджетных средств были, как и, наверное, везде, но медики были золотые, не знаю, почему они тут работали, таких специалистов с руками и ногами забрали бы в Москву или за границу, но они держались за это место. Думаю, все дело в заведующем отделением.

– Саня! – его я увидел сразу.

– Перевели, наконец? – Саня говорил странно, как будто невнятно, речь давалась ему с трудом.

– Я так рад тебя видеть! Как ты?

– Бывало и получше, – Саня был обрит налысо, было странно его видеть без его густой шевелюры, на голове виднелся шрам.

– Столько времени прошло, слава богу, ты жив!

– Да уж, жизнью это не назовешь. – Саня похудел килограмм на 20, лицо осунулось, щеки впали, стал худой как щепка, хотя раньше он был плотного телосложения – здоровый и крепкий мужик, занимался спортом, любил жизнь.

– Так, заканчивай с депрессией, ты жив, и это самое главное, у тебя прекрасные жена и дочка! – из моих уст это звучало крайне странно. Это говорил я, человек, который сам не раз думал о суициде и прекрасно понимал сейчас Саню.

– У меня правосторонний гемипарез, это когда правые рука и нога почти не работают и не чувствуют из-за травмы головы. У меня дырка в башке и разговариваю я как инсультник. – Саня закатил глаза наверх, как бы указывая на шрам, говорил он и правда странно. – У меня правая кисть висит как тряпка, – Саня поднял правую руку, но кисть и пальцы были неестественным образом согнуты, как крюк, и, кажется, разогнуть он их не мог. – Это из-за травмы нерва правой руки, после перелома. Я перенес несколько операций на животе, голове, тазу и руке. И самое страшное, что меня выписывают через три дня, с работы я уволен, у самого куча долгов, работать не могу, а дома меня ждут жена и дочь. Я буду как дополнительный балласт для своей семьи – не муж и отец, а инвалид и жалкое зрелище, – в его голосе звучали злоба и раздражение, а дефект речи придавал ему еще более жуткий оттенок.