Лайза Родман - Нянька. Меня воспитывал серийный убийца

Тони никак не мог удержаться на постоянной работе. Ему приходилось занимать деньги у всего города, и из-за этого они с Авис постоянно ссорились. Долги угнетали Тони.

– Мы ничего им не должны, – твердил он Авис.

Тех, кто одалживал ему деньги, он называл «невежественными козлами» и все время повторял:

– Они должны мне платить просто за то, что я с ними разговариваю [19] * Allen, A Shuddering of Girls. .

Маме нравилось водить машину. Казалось, ей нет дела, куда мы направляемся, лишь бы в другое место. Когда отец исчез, мы с Луизой стали все больше времени проводить на заднем сиденье маминого «Шевроле Малибу». Во время долгих поездок, особенно по ночам, Луиза чаще всего спала, привалившись к дверце за пассажирским сиденьем. Я же не могла сомкнуть глаз. Я сидела за мамой и считала фонари по сторонам дороги. Пока Луиза спала, я спрашивала маму, куда мы едем, как долго пробудем там, чем будем заниматься. В конце концов она рявкала:

– Ты когда-нибудь заткнешься?! Спи давай!

Я продолжала считать фонари и накручивать свои кудрявые волосы на указательный палец – эту нервную привычку я унаследовала от отца. Он тоже всегда так делал, когда нервничал.

Когда мы возвращались от тети и дяди Хэнка, где взрослые целый вечер пьянствовали на кухне, мама почти все дорогу ехала, высунувшись из окна, чтобы немного проветриться. В такие вечера за нами часто появлялись синие огни полицейских машин.

– Вот черт! – ругалась мама, съезжая на обочину, засыпанную гравием.

Я слышала, как она роется в сумочке, сует в рот пару пластинок жевательной резинки, бормочет «черт, черт, черт», настороженно глядя в зеркало заднего вида на полицейского, направляющегося к нашей машине. Полицейский приближался, и в машине распространялся запах коричной резинки. Обычно мама начинала улыбаться, смеяться, похлопывать полицейского по руке, и тот отделывался обычным предупреждением: «Будьте осторожнее, девушка. Вы же не хотите, чтобы с вами и вашими очаровательными девочками что-то случилось». Очаровательные девочки. Мне это нравилось. Мама смеялась, благодарила, и мы снова выезжали на дорогу и ехали так медленно, что даже пешком добрались бы до дома быстрее. Но в конце концов мама нарвалась на полицейского, который не отделался предупреждением. Маму на три месяца лишили водительских прав. Она все равно ездила, но на сей раз скорость старалась не превышать.

В долгих поездках мама словно забывала, что на заднем сиденье сидят дочери, и громко подпевала песням по радио. Ей нравился звук собственного голоса. Кроме того, пение не давало ей заснуть. Я тоже пела, но не вслух – мама могла разозлиться. Я научилась запоминать слова песен так же, как мамины истории. Она любила рассказывать, как я родилась. Все начиналось с того, как мама дрожала от холода на больничной каталке. Медсестра привезла ее в родильное отделение больницы Броктон, похлопала по плечу и ушла. Мама лежала, несчастная и одинокая. Ей страшно хотелось курить. В холле никого не было, кроме других рожениц. Женщины стонали и кричали на своих каталках.

«Чего, черт побери, я жду тут, в этом чертовом холле?» – подумала мама. Когда очередная схватка закончилась, мама нагнулась, и ее вырвало прямо на серый пол, застланный линолеумом. Голова у нее закружилась, в глазах потемнело.

Где, черт побери, хоть кто-то?

А потом родилась я.

Мама называла ту ночь худшей в своей жизни.

До сих пор не понимаю, почему она так любила об этом рассказывать.

Мама назвала меня в свою честь, Элизабет. Но все вокруг – и сама мама, и отец, и сестра, и бабушки с дедушками, и дяди с тетями, и кузены – сразу стали называть меня Лайзой. Я спрашивала, почему мама назвала меня Элизабет, но никогда так не называла. Она лишь отмахнулась: «Не знаю. Не помню». Впрочем, и ее саму никогда не называли Элизабет – она всегда была Бетти.

Думаю, ей казалось, что она полюбит меня, когда я появлюсь на свет. А когда стало ясно, что этого не будет, было уже слишком поздно менять имя. Я слышала, как она однажды говорила подруге: «Не все автоматически начинают любить своих детей». Мамины слова меня напугали: значит, детей любят не все? Нет, мама меня не ненавидела, но, пожалуй, и не любила. Она никогда не проявляла своей любви – не обнимала меня, не гладила, не целовала. Я не знала почему. Похоже, мама не любила меня с самого рождения. Ей нравилось рассказывать, что при рождении я была похожа на Боба Хоупа [20] Боб Хоуп (1903–2003) – американский комик, актер, теле- и радиоведущий, который 18 раз вел церемонию вручения премий «Оскар». ( Прим. ред .) – Боба Хоупа с жестокой экземой. При этих словах она всегда начинала хохотать.

Я росла, становилась выше. И мама заявила, что я похожа на Бемби – у меня такие же длинные и тощие ноги, слишком длинные для моего тела.

«Ты слишком высокая для девочки», – твердила она, словно я могла что-то с этим сделать. И волосы она мои постоянно критиковала: «Ты не можешь причесаться нормально? Твои волосы – словно клубок проволоки!» Мои уши напоминали ей уши слоненка Дамбо: «Но ты не расстраивайся. Элизабет Тейлор закрепляла уши шпильками. Твои лопухи тоже можно будет закрепить шпильками, если придется». Мне все это не нравилось. Но я понимала, что главная мамина проблема не в моих ушах-лопухах, не в моих длинных, тощих ножках Бемби и не в том, что я была безобразным младенцем с раздражением на коже. Просто я с каждым днем все больше походила на отца. Я даже смеяться начала так, как он.

Тони Коста полагал, что все женщины, в том числе такие юные, как Авис, гладят одежду сыновей и мужей, стирают их трусы и поддерживают в доме безупречный порядок. Животным позволено жить лишь в подвале. Так было в доме его матери. Но, в отличие от Сесилии, Авис терпеть не могла домашние обязанности. Тем не менее в первое время она неохотно подчинялась его требованиям – когда грязной посуды в раковине становилось слишком много, он орал, что вернет ее в родительский дом. «Грязная посуда буквально с ума его сводила» [21] Avis L Johnson, Facebook post, How to marry a maniac, 10 августа 2009 года. , – вспоминала она позже. Сесилия невестке не помогала – напротив, критиковала ее при каждом удобном случае. Ей не нравилась ее внешность, умение вести дом и растить ребенка. А больше всего ей не нравилось, как Авис заботится о ее сыне. Завидев, как Сесилия шагает по Конант-стрит, Авис с подружками стонали: «О господи, опять она!»

Авис научилась готовить, шить и стирать на стиральной доске в ванной. Но как бы она ни старалась сделать дом чистым и уютным, Тони вечно был недоволен. Он постоянно выискивал в ней недостатки, унижал и наедине, и в присутствии друзей и родственников. Он называл ее тупой коровой, плохой матерью и кошмарной женой. Вскоре он начал переходить к насилию. Авис сообщила семейному врачу, что Тони не раз бил ее и ребенка. Через год после свадьбы супруги обратились к адвокату по поводу развода, но им сказали, что нельзя просто заявить, что они больше друг друга не любят, и развестись. Так не получится, особенно когда в семье есть маленький ребенок. Они оба были католиками. Кроме того, в шестидесятые автоматический развод был невозможен – супругам нужно было назвать причину и доказать , что брак более невозможен.