Якуб Жульчик - Холм псов

Я написал эту книгу во время учебы в Варшаве. О самой учебе особо и не расскажешь. Межфакультетские гуманитарные курсы, на них училась, вместе со мной, группа художников, писателей, культурных антропологов, киноведов и прочих молодых гениев, на фоне которых я чувствовал себя толстым, недоразвитым ребенком в калошах, стоящим на воротах. Естественно, на самом деле все они были стадом претенциозных баранов. Но это не меняло тот факт, что я, беглец из Зыборка, чувствовал себя еще хуже их.

Кстати сказать, и не соображу даже, как я попал на эти курсы. Я всегда любил читать, всегда помнил побольше, чем, как мне казалось, я запомнил. Всегда любил писать и рисовать комиксы. Была у меня неплохая память на фамилии. Как-то оно и пошло.

Я всем рассказывал о Зыборке. Это был мой патент на то, как добиться их расположения. Я рассказывал о том ужасном месте, откуда я родом. О странном мазурском зажопье, в котором все молодые люди из-за отсутствия лучшего занятия закидываются наркотой, поскольку знают, что впереди их ждет выезд на заработки мойщиком окон либо работа на мебельной фабрике. О безумных похитителях машин, о снайперах на крышах, о барах с пивом и призраками, о танках, утопленных в озере. О том, как жутко убили мою – строго говоря, на тот момент уже бывшую – девушку.

И все эти люди, все эти будущие министры культуры, и директора театров, и именитые писатели, процентов на девяносто коренные варшавяне, с которыми я все смелее выпивал, все смелее улыбаясь присутствовавшим там девушкам, люди, сидя с которыми я все громче высказывал свои суждения (тогда мне казалось, что это было важным), все эти люди говорили мне: старик, напиши об этом книгу.

То, что происходит в твоем городе, – невероятно.

Вот я и написал книгу. За две бессонных недели, на стареньком компьютере, в съемной комнатушке на Праге, там, где кроме меня жила девушка, работавшая в банке, и некий социопат с первого курса политеха. Квартира принадлежала приятелю отца, которого я в глаза не видывал. Я съехал оттуда, едва заработав первые деньги. Оглядываясь назад, могу сказать, что денег было много.

Потом я давал почитать книгу нескольким людям, которые говорили одно и то же. Это невозможно. Это жутко. Как так можно. Ну что ты. Это невероятно. Ты должен это издать. Ты должен это издать, повторила девушка, у которой уже были две изданных книги и которую я отчаянно пытался затянуть в постель, а потому я понес книгу в издательство. Издательство называлось «Перископ» и располагалось в квартире жилого дома. Главной там была одинокая литературная критикесса лет пятидесяти. Ранее она издавала эссе о Флобере и томики стихов своего отца, профессора-пенсионера Варшавского университета. Помню, я оставил ей распечатку в конверте, на коврике, а она позвонила мне через два дня.

– Это яростно, уровень Воячека [27] Воячек Рафал Миколай (1945–1971) – польский поэт и писатель, известный своими депрессивными стихами и описанием мерзостей повседневного существования. Страдал алкоголизмом и депрессивными расстройствами, покончил жизнь самоубийством. , это как пинок, – сказала и спросила: – Мы можем перейти на ты?

– Да, прошу вас, – выдавил я в ответ.

Не знаю, какого качества была моя книга. Но на пинок она походила наверняка. Естественно, многое в «Черной холодной воде» было преувеличением. Кое-что я даже полностью выдумал. Насколько знаю, в Зыборке не было ксендза-педофила. Еврейское кладбище, насколько мне помнится, было лишь некоторым количеством зияющих в земле, заросших дыр, где не осталось и половины мацевы [28] В еврейской культуре – надгробие на могиле; первоначально – каменный столб или плита, поставленная в ознаменование договора союза (в том числе и с Богом). , а потому даже если мы и пили там дешевые вина, то профанировать там было нечего и негде было рисовать свастики.

Смерть Дарьи была жутким инцидентом, но Дарья не умерла при молчаливом согласии городского сообщества, как цыганская девочка в моей книге. Мой брат наверняка не принимал героин, который позже начал принимать именно я. Мой отец не мучил меня ради забавы стальным прутом и не приказывал моему младшему брату собственноручно убить кошку с котятами. И так далее, и так далее.

Много чего в моей книге не было на самом деле, но, несомненно, совпадало вот что: название местности, географическое положение, мое имя и фамилия.

В короткие минуты сомнений я говорил себе: о’кей, Косинский отчебучил номер с «Раскрашенной птицей» [29] Автобиографический роман Е. Косинского «Раскрашенная птица» был посвящен его детским воспоминаниям о Второй мировой и рассказывал о тяжелой судьбе мальчика-еврея в польской деревне; на самом деле его жизнь под немецкой оккупацией была не настолько ужасна и безысходна, как она изображена в романе. , и это тоже была месть, не имело значения, что на самом деле та семья его прятала, а потом пришла на его авторскую встречу, а он смог посмотреть им в глаза.

Я не предвидел, что «Черная холодная вода», несмотря на отсутствие любого продвижения, благодаря одному «сарафанному радио», продастся тиражом почти в сто тысяч экземпляров. Что получит несколько наград. Что будут проданы права на ее экранизацию и что через пару лет снимут и сам фильм, в котором главную роль – то есть меня – сыграет неимоверно популярный молодой актер, с виду напоминающий некрасивую девушку.

Не предвидел я также и того, что ее прочитает весь Зыборк. Моя мать, мои тетки, моя бабушка, мой отец, мой брат, мои приятели, девушки моих приятелей, мои учителя.

Что у каждого будет что сказать на эту тему, что каждый будет зол.

Тогдашний мэр даст специальное заявление для прессы о том, как сильно я опорочил и оплевал маленький прекрасный город, который произвел меня на свет.

Репортер «Жечпосполитой» приедет к моим родителям, чтобы прояснить «ложь в клеветническом романе сына», и мой отец бросит в него стеклянной бутылкой от молока, едва тот выйдет из машины.

Я не предвидел, что мой отец совершенно перестанет со мной общаться, более того – что напишет простую эсэмэску, в которой проинформирует, что мне больше незачем приезжать домой.

Я не предвидел, что начну получать е-мейлы и звонки с угрозами.

Я не предвидел, что тремя месяцами позже моя мама в магазине у дома забудет, где находится и как ее зовут, а потом доктора глянут на ее мозг и найдут там кое-что плохое.

Я не предвидел всего этого, потому что не слишком об этом задумывался, поскольку сразу после выхода книги начал жить совершенно новой жизнью, ясной, и лишь слегка затуманенной и сверкающей; жизнью, в которую я не до конца мог поверить, жизнью, в которой банкоматы непрерывно выплевывали деньги, чужие девушки в кабаках хватали меня за руку и тянули в туалет; жизнью, в которой не было никакой экстравагантности в том, чтобы заказать себе в четыре утра ящик шампанского и такси на мост Понятовского.