Пол Дж. Тремблей - Голова, полная призраков

Папа бормотал какое-то время извинения по поводу последних нескольких недель и за то, что вместо того, чтобы целыми днями искать работу, он ходил в церковь прочистить голову и за наставлением. Он несколько раз повторил эти слова, подчеркивая их важность. «За наставлением» . Он так быстро и часто их проговаривал, что у меня в голове они слились в одно слово, напоминающее некое название неизведанной далекой страны, о которой я могла бы попросить Марджори написать историю в нормальных обстоятельствах. Папа встречался с отцом Уондерли, который оказался очень любезным, спокойным и умел утешить. Он ничего другого не имел в виду. Ходил он в церковь без какого-то большого плана на будущее, а просто занаставлением-занаставлением-занаставлением. Но ему в голову пришла мысль, что, может быть, Марджори стоит навестить отца Уондерли и тоже поговорить с ним.

– Черт возьми! – проронила мама.

Я прикрыла рот рукой, преувеличенно изображая удивление по поводу того, что мама выругалась. Мне пришлось сдерживать себя, чтобы не выпрыгнуть из-под стола, не погрозить маме пальцем и сказать ей, что ругаться нехорошо. Обычно она ругалась только в машине, когда другой водитель вел себя как придурок (ее любимое ругательство).

Папа остановил ее:

– Подожди. Я знаю, как ты относишься к церкви, но…

Однако места для «но» здесь не было. Мамина перекинутая на другую ногу нога начала раскачиваться взад-вперед как дубинка. Громким шепотом она заметила, что их дочь больна и нуждается в реальной медицинской помощи, что он не может позволить себе даже предполагать подобное и что вне зависимости от расходов – продадут дом, если что – они будут продолжать посещать доктора и проходить курс лечения.

Папа держался спокойно, постоянно приговаривая «я знаю» и заявляя, что он просто хотел попробовать другие варианты и что это ничему не помешает. Мама была категорически против. Она подчеркнула, что последнее, в чем нуждалась Марджори и остальные члены нашей семьи, в том числе папа, – это забить наши головы белибердой в исполнении отца Как-его-там. Это наверняка подорвало бы любые шансы и без того растерянной Марджори на излечение.

Я прошептала «белиберда», пробуя слово на вкус. Я пообещала себе использовать его при любом удобном случае.

Папа сказал:

– Ты не можешь быть в этом уверена. Как ты можешь знать это, Сара?

– Я об этом и говорю! Мы не можем сбиваться с курса лечения Марджори, поскольку у нас нет уверенности, что если мы откажемся от лечения, ей не станет хуже.

Папин вздох был долгим, будто бы у него внутри где-то была протечка.

– Ты будешь страшно злиться на меня, но я, это, уже свозил Марджори к отцу Уондерли.

– Что? Когда?

– Вчера.

– После приема?

Папа не ответил. Хотя мне не были видны их лица, я все же прикрыла свое лицо на тот случай, если обеденный стол вдруг расколется пополам и распадется, оставив меня на виду и без защиты. Мне нужно было как-то обезопасить себя от взглядов, которыми они, должно быть, обменивались в этот момент.

Наконец, папа сказал:

– Нет.

– Что ты имеешь в виду под этим «нет»? Ты не мог отвезти ее до этого… – Мама сделала паузу. Когда она заговорила снова, ее голос звучал так, словно провалился куда-то далеко вниз. – Джон, ты не мог.

– Я знаю, прости меня, да, но я не специально. Богом клянусь. Ей снова стало плохо в машине, как той ночью. Только было еще хуже.

– Какой же ты…

– Ты не понимаешь! Что она говорила и делала прямо в машине!

– Ты думаешь, я не понимаю? Будто бы это не я ездила с ней на все эти приемы? Наверное, это не мне приходилось каждый чертов раз извиняться перед секретарем и медсестрами? Это не меня оплевывали и царапали, Джон?

– Я… Я не знал, что делать. Она… – Папа замолчал.

– Ну, давай, скажи же. Сумасшедшая. Верно? Она потеряла рассудок. Почему же именно в этот момент не зайти в церковь? С твоей логикой не поспоришь.

– Марджори была невменяема. Я выплакивал мои чертовы глаза прямо там, на переднем сиденье. А она смеялась надо мной, рычала, как зверь, перечисляла, какими способами я хочу надругаться над ней, Сара. Моя доченька говорила так со мной. Тебе она высказывала подобное когда-нибудь? Говорила такое? Церковь была прямо по дороге, мне только нужно было остановить машину.

– Не верю.

– Я просто остановился и припарковался перед церковью. И знаешь, Сара, кажется, сработало. Она сразу же успокоилась. Отец Уондерли вышел к нам. Встреча прошла прямо в машине. Он сел на заднее сиденье. Они прекрасно поговорили. Незаметно для всех пролетел час.

– Ты хочешь сказать, что пропустил время приема? Того самого приема, на который именно тебя попросил прийти доктор Гамильтон?

– А много толку от твоего доктора Гамильтона? Есть какие-либо улучшения? Нет, ее состояние только ухудшается. Я подумал, что отец Уондерли сможет помочь ей. Теперь я знаю, что он сможет ей помочь. Помочь всем нам.

– Вот пусть он для начала поможет тебе найти работу и поможет нам выплатить ипотеку. Только пусть подальше держится от Марджори.

Они оба начали сбивчиво кричать друг на друга, как никогда прежде. Это было невыносимо, и, протиснувшись между ножками стола и стульев, я выползла из столовой в холл. Должно быть они меня заметили, потому что ругань прекратилась. Я помахала им с улыбкой во все зубы, делая вид, будто я ничего не слышала. Они ответили мне вымученными улыбками. Мама попросила меня пойти наверх и добавила, что они почти закончили.

Я пожала плечами. Ко всему этому я относилась спокойно. В моей голове кружилась мешанина из их слов. Мне хотелось узнать, как выглядит этот отец Уондерли, которого упоминал папа. Молодой он или старый? Высокий или коротышка? Худой или толстый? Потом мое внимание переключилось на более индивидуальные и конкретные детали. Большие ли у него костяшки пальцев рук? А что, если у него одна нога короче другой? Мог ли он языком дотронуться до кончика носа, как получалось у моей подруги Кары? Просит ли он добавить огурчики в чизбургер? Появляются ли у него в уголках глаз морщинки, когда он улыбается? Зевнет ли он, если я зевну? Как звучит его голос, если он так нравится папе?

Дверь в комнату Марджори, должно быть, была открыта, поскольку я услышала, как она напевает песенку. Мелодия была предельно заунывной, это была самая грустная песня на свете. Ноты, как опавшие листья – красные, бурые и фиолетовые, – слетали вниз по лестнице в холл.

Я потянулась вверх и прикрыла глазок на входной двери пальцем на случай, если кто-то стоит на нашем крыльце и пытается заглянуть к нам в дом. Я прошептала через дверь:

– Кто там? – Ответа я не услышала. Дважды стукнула по двери на удачу.