С. Дж. Уотсон - На краю бездны

Ладно, мне пора идти. Тут уже выстроилась целая очередь желающих посидеть за компьютером! Надеюсь, у Вас тоже все хорошо.

Девушка лежит на кушетке лицом вниз. Ее плечо обнажено. В кадре появляется рука в перчатке и начинает протирать кожу. До меня не сразу доходит, где это и что происходит. Кэт. Видимо, она пристроила свой телефон где-нибудь на столешнице или попросила Софи поснимать. Появляется игла.

– Будет немного больно, – предупреждает Софи. – Постарайся не шевелиться.

Кэт обещает постараться. Выражение лица у нее страдальческое, брови сведены. Жужжит машинка.

– Ты точно не передумала?

Она ничего не отвечает. Нижняя губа закушена. Софи работает медленно, каждые несколько секунд промокая кожу салфеткой. Краска течет, пульсируя под кожей. На поверхности выступает кровь, и Софи вытирает ее. Кровь выступает снова.

Закончив татуировку, Софи отодвигается. На плече Кэт чернеет ровный круг. Он напоминает букву «О» или обручальное кольцо.

– Готово, – произносит Софи, и Кэт усаживается.

В кадр она попадает лишь частично, и очень жаль. Ее тело изворачивается.

– Все, выключай камеру, – говорит она, и через миг экран темнеет.

Голова у меня идет кругом. Я почти ничего не ела и неважно спала. Направляюсь в кухню и отрезаю себе кусок сыра, потом еще один. Мои мысли заняты трейлером, который я видела в саду у Дэвида. Интересно, мог он оказаться там случайно, безотносительно Дейзи? Следующий вопрос: действительно он не знал Зои или это вранье? Меня охватывает злость. Странная рассеянная ярость циркулирует внутри, как будто пытаясь обрести фокус. Я не могу понять, что меня гложет. Фильм? Время поджимает, а сюжет уходит в сторону от моего изначального замысла. Может, все подстроил Дэн, которому непременно понадобилась история? Я не хотела снимать фильм о самоубийстве Дейзи и не хотела вникать в исчезновение Зои. И уж точно не хотела переживать за Кэт и Элли.

Работая над «Черной зимой», я хотя бы была на своей территории; что бы ни случилось, я могла поехать домой и лечь спать в собственную постель. А здесь что? Я застряла, у меня нет ни съемочной группы, ни оператора, ни звукорежиссера. Даже машины и той нет. Но я не могу отступиться. Если отступлюсь, с карьерой можно попрощаться. Тогда у меня не останется вообще ничего.

Я возвращаюсь к компьютеру и выбираю видео, которое сняла прошлой ночью. Поначалу изображение расплывается, но мало-помалу обретает четкость. Трейлер на заднем дворе дома на Скалах едва различим в темноте, но определенно вызывающе материален.

Это совпадение, твержу я себе. Дейзи жила в трейлере, и у Дэвида в саду стоит трейлер. Это еще не значит, что они связаны.

Впрочем, кого я пытаюсь обмануть? Я снова открываю «Гугл» и ищу местные новости. Не знаю, что я ожидаю найти – может быть, адрес в подтверждение того, что трейлер Дейзи стоял на своем месте дальше по побережью, когда она прыгнула, – но я снова ищу. На этот раз мой взгляд цепляется за снимок матери Дейзи, сделанный через несколько месяцев после гибели дочери. Она сидит за кухонным столом, держа в руках фотографию Дейзи в рамке. Вид у нее – краше в гроб кладут.

Я где-то видела ее раньше, знаю, что видела. Но где? Один за другим я просматриваю видеосюжеты, пока не нахожу нужный. Застеленный темно-коричневым, как шоколад, ковролином пол. Картины с цветами на стенах, клетка с двумя волнистыми попугайчиками, белая доска с надписью: «Наши именинники: Джон Р., с днем рождения!»

Камера резко уходит влево. За стеклянной перегородкой стоит пустующий мягкий уголок. Вдали виднеются деревья.

Мы проходим по коридору и оказываемся в ярко освещенной комнате. Два кресла сдвинуты вплотную. В одном сидит женщина. Она крохотная, совершенно седые волосы зачесаны назад, сквозь них просвечивает кожа. Она смотрит на посетителя, который сидит во втором кресле. Это мужчина лет сорока с небольшим или тридцати с хвостиком. Сын? Внук?

Женщина улыбается: ее лицо озаряет почти детская радость. Мужчина разговаривает с ней, хотя нам не слышно, о чем именно. Его губы слабо шевелятся. Это грустно, но в то же самое время до странности прекрасно. А позади в сером спортивном костюме, глядя прямо в камеру пустыми, ничего не выражающими глазами, сидит еще одна женщина, и я немедленно понимаю, что была права.

Это мать Дейзи.

Если верить Интернету, поблизости есть только один дом престарелых, Холбрук-хаус. Я вызываю такси. Возможность проехаться действует на меня как глоток свежего воздуха, и я вдруг понимаю, что все это время чувствовала себя как человек, запертый в герметичной комнате, который старается не дышать, не зная, хватит ли кислорода на следующий вдох. Мы проезжаем место, где моя машина вылетела в кювет, и меня бросает в дрожь при воспоминании о невидящем взгляде мертвой овцы. Я подспудно ожидаю увидеть ее на том же месте, но ничто даже не напоминает об аварии. Пейзаж пустынен, мили и мили пустоты под хмурым болезненным небом.

Мы проезжаем через деревушку еще меньше Блэквуд-Бей – всего три или четыре дома и паб, судя по всему, закрытый, – а вскоре оставляем позади и узкую тропку, ведущую к церкви. Дорога все петляет и петляет, пока мы не сворачиваем на ярко освещенную подъездную дорожку, которая, изгибаясь, ведет к большому зданию из красного кирпича. Оно выглядит более современно, чем я ожидала, и, похоже, в нем два крыла. Вывеска над главным входом гласит: «Холбрук-хаус, дом престарелых». Мы въезжаем на парковку, и я, внезапно занервничав, отстегиваю ремень безопасности и выхожу из машины.

Двери со вздохом разъезжаются. Я представляюсь женщине за стойкой администрации. Она окидывает меня взглядом – как хорошо, что я убрала камеру в сумку! – и спрашивает, не нужна ли мне помощь.

– Да, – говорю я с улыбкой (у нее розовая прядь в волосах и колечко в носу). – Я приехала к Джеральдине Уиллис.

– А, понятно, – отзывается она. – А кем вы ей приходитесь?

Я смотрю ей прямо в глаза:

– Племянницей.

В ее взгляде читается откровенное недоверие, но я твердо выдерживаю его.

– Я надолго уезжала.

Она некоторое время колеблется, потом придвигает ко мне журнал и просит расписаться.

– Как она сегодня?

– Как обычно.

Это ни о чем мне не говорит, но я грустно улыбаюсь.

– Вы, судя по всему, хорошо ее знаете. Она здесь уже… Сколько лет?

Женщина равнодушно пожимает плечами:

– Я работаю тут шесть лет. Когда я пришла, она уже была здесь.

Благодарю ее, и она кивает в сторону лестницы.

На площадке я останавливаюсь. Воздух тут спертый, всепроникающий, как дым, и чересчур жаркий, я начинаю потеть. Чуть дальше по длинному коридору находится ярко освещенный сестринский пост, где сидит женщина в светло-зеленом халате, а в самом конце я вижу комнату со стеклянными стенками, несколько кресел и мерцание телеэкрана.