Роман Павлов - Волхвы

(Сперва чаю) – дал себе установку дед Тихомир.

(Да и попотчеваться чем-нибудь было бы неплохо)

Старик бойко сбросил ноги с кровати. Побочные эффекты прошедшей ночи напрочь отсутствовали. Не наблюдалось даже лёгкого головокружения, мышцы отдавали тонусом, а некогда вредное давление позволяло деду стать первым 90-летним космонавтом. Последнее приключение попало в категорию вещей и людей, которые обычно называют… «ЧУДОМ».

Прилив бодрости продолжался ровно до тех пор, пока он не вспомнил про своего верного путника, не пережившего прошлую ночь. Тихомир догадывался, каким страданиям мог подвергнуться бедный Джек, прежде чем отправиться в лучший мир, и он ощутил горестный укол в сердце, когда осознал, что груз ответственности, доставшийся ему вместе с предложением Джеку идти вместе, был безвозвратно потерян. Так или иначе, смерть четвероногого друга отпечаталась на совести старца, и ему ничего не оставалось, кроме как пообещать самому себе сделать всё, чтобы она не была напрасной.

Какое-то время он просидел в забытьи, соблюдая траурное молчание. Выйдя из него, дед осмотрелся по сторонам, будто снова вернулся в реальность, и остановил взгляд на самоваре.

Иваныч всегда проводил чайный ритуал с использованием этого устройства по назначению и не признавал ни городских пакетиков, ни других современных ухищрений. Однако, сейчас невесть откуда взявшаяся лень взяла своё: вопреки принципам, он достал из кухонного шкафа литровую стеклянную банку, затем большой деревянной ложкой щедро зачерпнул чёрного чая и забросил её густым слоем, раза 3-4 укрыв дно. Теперь понадобился кипяток. Лень сказалась не только на самоваре, но и на растопке печки. Ещё один сосуд, но уже с водой, принял к себе инородный предмет, именуемый в народ кипятильником, еретическим прибором из «ненавистного списка» Иваныча. Но сейчас в его голове преобладали размышления более глубокие, нежели распитие благородных напитков по правилам. Правда, одно он не позволил себе забыть: как только кипяток оросил банку с чаем, она моментально приняла цвет янтарной смолы.

Про чай деда Тихомира ходили страшные слухи, будто от пары глотков этой дичайшей крепости спазмы так сильно сковывают горло, что человеку словно затягивают удавку на шее. Зубы могли окраситься в цвет древесной коры, либо вовсе раскрошиться. Мозг же… что мозг… заливающий его в себя человек превращался в настоящего дурака, ей-Богу! Как бы там ни было, детям дед никогда не наливал фирменного отвару, зато сам регулярно держался в форме.

– Дивный настой в этот раз вышел, хорош, собака! – проговорил Тихомир, прикладываясь к металлической кружке. Вторая его рука раз за разом погружалась в пакет с баранками. Желудок тоже дал о себе знать, но его дед предпочёл не баловать. Может быть, потому что чрезмерная сытость мешала ему думать, да и фанатом набитого брюха он не был, о чём буквально кричала бросающаяся в глаза худоба.

Старик взял кружку с мешком баранок и перебрался на террасу. Уселся чётко напротив леса. По мере того, как по телу растекалась бодрость от настоявшегося до черноты чая, на ум начинали приходить мысли по поводу скрывающейся за соснами энергии. Они приходили и рассыпались, самоуничтожались ещё до того, как затрагивался какой-нибудь блуждающий нерв. Дед чувствовал себя эдаким охотником на бизонов, прикончившим последнего представителя вида. Руки тянулись к ружью, но разум подсказывал, что бизонов больше нет, ты их больше не встретишь, ибо шкуру последнего освежевали только сегодняшним утром. Успокойся, старый!

– Славик, на кой тебе 20 скоростей на велике?! – возмущался Женька. Друзья отправились покататься до ближайших посадок по новому маршруту с крутыми горками, в которые без проблем влетал Женькин велосипед «Десна», а Славиково страшно дорогое импортное барахло, как справедливо заметил для себя Евгений, даже на обычной дороге вело себя очень странно.

– Передачи… – Слава ехал, дёргаясь как паралитик, он всё время вздымался над сидением и проваливался вниз, потом привыкал, затем снова резко падал. – Передачи плохо переключаются, это не я! – уже не такой, как раньше, но по-прежнему пышного вида Слава говорил с отдышкой, вспотевшие пальцы проскальзывали на руле.

Женька снял ноги с педалей, чтобы дать другу фору. Дёргающийся образ сзади начал потихоньку приближаться. Нечеловеческая отдышка стала долетать до ушей.

– Давай меняться! – предложил Евгений. Мы с тобой так далеко не уедем. Помрёшь ещё в поле, а рядом никого нет.

– Но он же дорогой! Он должен быть лучше! Лучше дешёвой «Десны» из двух сваренных труб и с одной только скоростью! – верещал Слава. Он был хорошим парнем, но иногда зажиточность Елисеевых сказывалась даже на таких очевидных моментах. Поэтому Славик добавил натуги и пару раз щёлкнул маленьким язычком на руле.

Тут Женька понял, что езда фигуры позади резко преобразилась. Более того, пропали каторжные стоны, и – о, чудо – друг поравнялся с ним, демонстрируя улыбку шире задницы, как сказал бы его дедушка.

– Разобрался? – по-отечески спросил Евгений.

– Ага! – Слава светился от счастья. – Передачи перепутал, дятел! Теперь нормально покатаемся, погнали!

Раздался уже знакомый щелчок, и широкие колёса с протектором унесли надпись «KROSS» вперёд, дальше поля зрения друга.

– Вот и давай тебе фору! – проворчал про себя Женька. Он снова поместил ноги на педали «Десны» и принялся догонять зазнавшегося велосипедиста.

(Зато я не утопаю в собственном сале) – подумал про себя Женька.

(Всё равно ведь щас догоню)

Мальчишки выровнялись. Они неслись вокруг огромного поля, которому ещё предстояло принять целую армию деревенской техники, но пока оно представляло собой лишь океан развороченной земли и делать там было нечего. Поэтому друзья яростно крутили педали, ловили встречный ветер, пробовали вытворять всяческие трюки вроде езды без рук, устраивали гонки наперегонки, в которых чаще всего побеждал Женька, и сходили с ума от потрясающего ощущения свободы. Когда тебе 13 лет и пока недоступно ничего, что имеет двигатель внутреннего сгорания, велосипед – единственный способ выдрать из окружающего мира кусочек беспечности, непреклонности и силы.

Накручивание километров уносило их подальше от обыденного деревенского быта, где дни приходят в облике близнецов, а обстановка меняется лишь в зимний период, когда мороз накладывает свой отпечаток. Во время езды друзей никто не контролировал, не учил жизни и уж, тем более, не отчитывал за мало-мальский проступок вроде немытого лица за обеденным столом. Велосипедисты приносили богу ветра собственное время, и тот одаривал их по полной программе.