Харлан Кобен - Пропащий

Мой брат…

У меня защемило сердце.

Здесь уже трудно было остаться незамеченным. Звонки велосипедов, крики футболистов, даже поливальные установки и газонокосилки – все, казалось, затихало, когда я проходил мимо. Некоторые таращились просто из любопытства: жарким летним вечером человек в темном костюме сам по себе выглядит достаточно странно. Но большинство – если только мне это не мерещилось – смотрели с ужасом, не в силах поверить, что я осмелился появиться в этих местах.

Вот и дом номер 97 по Коддингтон-Террас. Я остановился, засунув руки в карманы. Ну и что дальше, зачем я здесь? В окне гостиной отодвинулась занавеска и показалось изможденное вытянутое лицо миссис Миллер. Она взглянула на меня широко раскрытыми глазами. Я не отвернулся и продолжал стоять. Миссис Миллер смотрела еще некоторое время, а затем, к моему удивлению, лицо ее смягчилось. Казалось, общая боль каким-то образом сблизила нас. Миссис Миллер кивнула. Я кивнул в ответ, с трудом подавляя подступившие слезы.

Вы, скорее всего, знаете эту историю – ее не обошла вниманием ни одна бульварная газетенка. Для тех, кто не в курсе, вот официальная информация: одиннадцать лет назад, 17 октября, в поселке Ливингстон, штат Нью-Джерси, мой брат Кен Клайн, которому тогда было двадцать четыре года, жестоко изнасиловал и задушил нашу соседку Джули Миллер.

В подвале ее собственного дома. Дома номер 97 по Коддингтон-Террас.

Точнее, там нашли тело. Следствие так и не установило – убили ее прямо там, в подземном бункере с голыми стенами, или труп принесли потом, спрятав за старой кушеткой, покрытой грязным полосатым матрасом. Первый вариант все же вероятнее. А мой брат избежал ареста и пустился в бега – опять же как гласит официальный отчет.

Объявленный в международный розыск, Кен скрывался в течение последних одиннадцати лет. Однако сведения о нем все же появлялись. Время от времени.

Первое сообщение пришло примерно через год после убийства. Из маленькой рыбацкой деревушки в северной Швеции. Интерпол послал туда агентов, но брату удалось ускользнуть. Возможно, его предупредили. Не знаю, правда, кто и каким образом.

Во второй раз его видели уже через четыре года, в Барселоне. По утверждению газетчиков, Кен снимал «особняк с видом на океан» (хотя всем известно, что Барселона стоит не на океанском побережье), где жил со «стройной темноволосой женщиной, предположительно танцовщицей из школы фламенко». Один из жителей Ливингстона, приехавший в Барселону отдохнуть, якобы видел, как Кен обедал со своей испанской любовницей. В кафе на пляже. Выглядел мой брат неплохо, сильно загорел и носил белую рубашку с открытым воротом и мокасины на босу ногу. Его видел Рик Горовиц. Он учился вместе со мной в четвертом классе. Помню, на протяжении трех месяцев Рик развлекал нас тем, что поедал на переменах гусениц.

В Барселоне Кену также удалось ускользнуть от цепких когтей закона.

В последний раз его заметили на горнолыжной базе во французских Альпах. Кстати, до убийства мой брат ни разу не вставал на лыжи. Этот слух принес не больше пользы, чем предыдущие. Разве что позволил снять очередной телевизионный сюжет. С годами все это стало напоминать телеигру, возобновлявшуюся при появлении каждого нового сообщения о Кене и прерывавшуюся, как только у информационных агентств кончался материал.

В дурацких «специальных репортажах» (как будто у журналистов бывают какие-нибудь другие!) всегда использовали одну и ту же фотографию Кена, в белом теннисном костюме – какое-то время мой брат был игроком национального уровня, – на которой, надо признать, он смотрелся весьма эффектно. (Интересно, где репортеры достали этот снимок?) Высокомерная белозубая улыбка, прическа а-ля Кеннеди, темный загар, контрастирующий с безупречно белой одеждой, – такие типы с первого взгляда вызывают всеобщую ненависть. Кен выглядел сынком богатых родителей, скользящим по жизни благодаря своему обаянию (на самом деле весьма сомнительному) и счету в банке (которого у него никогда не было).

Один раз и я участвовал в подобном телешоу. Мне позвонил продюсер (почти сразу после убийства) и заявил, что хочет объективно представить позиции «обеих сторон». Мол, людей, готовых линчевать моего брата, хоть пруд пруди, и «для равновесия» неплохо было бы, чтобы кто-нибудь рассказал людям о «настоящем» Кене. Я на это купился и позволил, чтобы крашеная ведущая больше часа в сочувственной манере задавала мне вопросы. Это было приятно и успокаивало, давая возможность выговориться. Потом мне сказали «спасибо» и выпроводили. А когда передача вышла в эфир, от всей беседы остался кусок одной фразы, сказанной мной в ответ на вопрос, который они тоже, разумеется, вырезали: «Вы ведь не станете утверждать, что ваш брат – само совершенство? Он же не был святым, правда?» Мое лицо было показано самым крупным планом, и я произносил под траурную музыку: «Кен не был святым, Диана».

Но все это касается официальной версии событий. Я никогда в нее не верил.

Не то чтобы она совсем не имела права на существование. Однако мне представлялось куда более вероятным, что Кен мертв. Мертв уже одиннадцать лет.

Более того, в это же верила и мать. Верила твердо, без оговорок.

Ее сын не мог стать убийцей. Он мог быть только жертвой. И вдруг…

«Он жив…»

Дверь дома распахнулась, на пороге стоял мистер Миллер. Он поправил очки на носу и подбоченился – жалкое подобие Супермена.

– Убирайся отсюда, Уилл!

И я ушел.

Следующий сюрприз поджидал меня в тот же день.

Мы с Шейлой находились в спальне родителей. Здесь нас окружала старая добротная мебель с выгоревшей обивкой, серой с голубыми узорами – такой она выглядела с тех пор, как я себя помню. Мы сидели на широкой двуспальной кровати и раскладывали на пуховом одеяле содержимое туго набитых ящиков комода. Отец остался в гостиной, продолжая с вызывающим видом смотреть в окно.

Не знаю, зачем мне понадобилось рыться в вещах, которые мама так ценила, что до самой смерти хранила при себе. Я знал, что это будет тяжело, но… Иногда возникает странное желание испытать душевную боль. Зачем-то это нужно. Своего рода игра с огнем.

Я посмотрел на лицо Шейлы – она слегка наклонила голову и прищурилась, рассматривая что-то, – и мое сердце забилось от счастья. Это может показаться немного странным, но я мог любоваться ею часами. И дело не только в красоте. Черты Шейлы трудно назвать классическими, в них ощущалась какая-то неправильность – то ли врожденная, то ли следствие тяжелого прошлого. Однако в лице светилась такая одухотворенность, такая пытливость… И одновременно хрупкость – как будто еще один удар уничтожил бы ее безвозвратно. Когда я смотрел на Шейлу, мне хотелось совершить ради нее подвиг. Я не преувеличиваю.