Франк Тилье - Иллюзия смерти

– Что-то не так?

– Солнце прямо жарит… Во время тренировок в этих комбезах было не так душно.

– Хочешь вернуться?

– Нет, все в порядке.

Что-то я в этом сомневаюсь, выглядит она и правда неважнецки. Теперь мы уже далеко от купола, вне зоны видимости команды. Пэтиссон то и дело прикасается к основанию плексигласового пузыря, как будто хочет почесаться.

На отметке 14,2 километра от купола мы пешком подходим к каньону глубиной около десяти метров. Он, будто рана, раздирает красную почву, проходит между горами бурого цвета и исчезает за их обрывистыми склонами. Я по рации информирую наших коллег, что мы начинаем спуск. Мы двигаемся вдоль змейки камней, каждое движение дается нам с трудом: комбинезоны очень тяжелые. Надо внимательно смотреть, куда ставишь ногу. Падение будет роковым для нашей экипировки ценой в несколько десятков тысяч евро.

Очень скоро мы замечаем полости, уходящие в чрево Земли. Когда мы проникаем внутрь одной из них, нас окутывают тени. Я зажигаю фонари, размещенные по обеим сторонам моего шлема, и успеваю разглядеть что-то вроде саламандры-альбиноса, прежде чем она скрывается от яркого света. Выходит, в этой пустыне существуют какие-то формы жизни. Пещера кажется огромной, глубокой: мощные лучи моих фонарей даже не достигают дна этой вгрызающейся в землю гигантской черной пасти. Она может служить идеальным убежищем. И разумеется, никакого риска солнечных бурь на голубой планете; однако я до конца остаюсь в своей роли исследователя и передаю данные GPS нашему физику Клариссе Смит.

Готовый рискнуть спуститься глубже, чтобы увидеть, что́ у пещеры в брюхе, я возвращаюсь к Пэтиссон. Она исчезла. И обнаруживаю ее у входа: моя напарница неподвижно сидит в уголке. Словно под анестезией. Подойдя ближе, я замечаю, что глаза у нее покраснели. Она печально поднимает их на меня:

– Моя мать умерла.

Я с трудом усаживаюсь рядом. С этими комбинезонами каждое движение стоит десяти. Она глубоко вздыхает:

– Я много лет вообще не разговаривала с ней, но все-таки это моя мать…

Пэтиссон принимается рыдать. Дыхание ее учащается, щиток шлема запотевает – нарушена вентиляция. Резким движением Элизабет пытается нащупать боковые металлические клапаны, которые обеспечивают герметичность ее шлема. Я хватаю ее за запястья:

– Не делай этого!

В панике она отбивается и вопит. Я крепко стискиваю ее затянутые в перчатки руки и вплотную прислоняюсь своим щитком к ее забралу. Расстояние между нашими лицами – сантиметров двадцать.

– Если ты откроешь, твои датчики немедленно проинформируют команду и Льюиса, что ты разорвала контракт. Я хочу, чтобы прежде, чем что-то сделать, ты хорошенько подумала. Мы психологически подготовлены к тому, чтобы справляться с подобной ситуацией. Возьми себя в руки!

Постепенно ее дыхание замедляется, в конце концов она успокаивается. Пэтиссон опускает голову внутри шлема, который остается неподвижным.

– Расскажи, как ты узнала, – прошу я ее.

– Сегодня утром, в боксе сингулярности… Сообщение от сестры. Лобовое столкновение на национальной трассе… Уснувший шофер грузовика. У нее не оставалось никаких шансов. Ей даже шестидесяти не было.

Я представляю себе весь ужас ситуации, шок Элизабет, ее горе, когда она прочла сообщение. Как бы отреагировал я, если бы что-то случилось с моими близкими? Мы так далеко друг от друга… У меня в наушниках потрескивает рация, Джонсон спрашивает, все ли в порядке. Я ищу ответ в глазах Пэтиссон, она кивает: она выдержит, – но я знаю, что огромная, как этот каньон, рана теперь проходит через ее сознание.

Во время следующего выхода я более подробно исследую эту пещеру. Когда мы возвращаемся к нашему транспортному средству, я как будто замечаю далеко, у самого горизонта, на вершине одной из гор, какое-то сверкание. Словно свет звезды. Это продлилось всего лишь мгновение, и я подумал, что, может, это просто отражение блестящей детали модуля на моем щитке.

Я доставляю нас обратно на базу. По дороге Пэтиссон предается ностальгическим воспоминаниям о Шотландии, о ее суровых просторах насыщенного зеленого цвета, какого больше нигде не увидишь. Тех холодных оттенков ей не хватает здесь больше, чем людей. Темно-зеленого, цвета морской волны и северного неба с брызгами звезд. Она опять плачет, слезы щиплют ей глаза.

Я нажимаю на кнопку, открывающую створки шлюза. После десятиминутного цикла обеззараживания и декомпрессии мы наконец можем снять комбинезоны. Элизабет Пэтиссон идет сполоснуть водой покрасневшие и распухшие глаза. Она решает сообщить всем о печальном событии и заявляет, что остается: Марс – это ее жизнь.

Мы все собираемся вокруг нее. Впервые между нами ненадолго возникает полное единение, даже Оппенгеймер и Джонсон прекращают свои разборки. Жаль, что для того, чтобы это произошло, понадобилась внезапная и такая ужасная смерть.

Бортовой журнал, день 35-й

Дорогой журнал,

победа! Прошло немногим более месяца под куполом, как мне удалось превратить эквивалент марсианской почвы в субстрат для моих растений. Это большой шаг вперед: подобное достижение означает, что вскоре я смогу производить продовольственные ресурсы – особенно зеленые овощи – на основе исключительно марсианских элементов и нескольких граммов микроорганизмов, привезенных мною в пробирках.

Помимо субстрата сенсацией стали мои продукты «домашнего приготовления». Уотсон обожает хлеб и сыр, которые я произвожу из штаммов бактерий. А вот Пэтиссон полюбился мой творог. Ты, возможно, не осознаешь, но то, что произошло за последнее время, – невероятный прогресс. На основе моих микроорганизмов, которые я могу воспроизводить сколько хочу, да вдобавок очень быстро, я способен создавать пищу и надолго наполнять ею шесть желудков.

Прошло десять дней, Пэтиссон чувствует себя лучше, она справилась с шоком от известия о смерти матери. Чтобы обогатить кислородом свои нейроны, мы играем в шахматы. Кстати, у нее явные способности к этой игре.

Помимо исследований Оппенгеймер сконструировал маленького робота на колесиках и назвал его Хронос, он свободно перемещается внутри купола и отсчитывает количество секунд, оставшихся до конца нашей миссии: сейчас больше двадцати восьми миллионов. Не уверен, что это хорошая идея – постоянно напоминать нам, что миссия едва началась.

Немец проводит много времени в боксе сингулярности, пишет там сообщения и отвечает на вопросы анкеты. Мы слышим, как, сидя перед электронными схемами, он разговаривает сам с собой. Вроде как с воображаемым другом. Потому что изоляция, замкнутость могут воздействовать на нервную систему, а я знаю, что он скучает по своей семье.