Меган Миранда - Девушка, которая ушла под лед

Я собралась с духом и произнесла тот самый вопрос. Голос звучал грубо, как чужой.

– Где Деккер?

Мама не ответила, но и плакать перестала. Села прямо, вытерла слезы рукавом.

– Папа, где Деккер? – снова спросила я. В голосе появились нотки паники.

Папа подошел к кровати с другой стороны, приложил ладонь к моей щеке.

– Где-то здесь.

Я закрыла глаза. Сразу стало легче. С Деккером все хорошо. Со мной все хорошо. С нами все хорошо. Снова заговорил доктор Логан:

– Дилани, некоторое время ты провела без кислорода, что привело к некоторым… э-э-э… повреждениям. Не пугайся, если сложно подбирать слова, если ускользают мысли. Тебе нужно время на восстановление.

Судя по всему, со мной было не все хорошо.

Я услышала его. Бежит огромными шагами по коридору, замедляется на повороте коридора, со скрипом тормозит у входа. Влетает в палату.

– Что? Что случилось?

Пытаясь отдышаться, всматривается в лица собравшихся. Папа отходит от кровати.

– Посмотри сам, Деккер.

Серые глаза закрыты черной челкой, под глазами огромные сизые круги. Бледный, измученный – первый раз вижу Деккера таким. Наконец он смотрит на меня.

– Дерьмово выглядишь, – говорю я, пытаясь улыбнуться.

Деккер не улыбается в ответ. Он обрушивается на кровать и рыдает. Рыдает и трясется. При каждом вдохе вцепляясь забинтованными пальцами в простыню.

Деккер не из тех, кто плачет. Говоря по правде, я только один раз видела, как он плачет в том возрасте, когда мальчикам уже стыдно плакать. Во время игры в бейсбол он налетел на первокурсника с битой и сломал руку. Те слезы были объяснимы, он имел на них право. В конце концов, проткнувшая плоть кость торчала наружу. В конце концов, благодаря ему команда выиграла, что искупало любые мужские слезы.

– Деккер…

Я хотела погладить его, но вспомнила, как пыталась потрепать его по волосам, а он увернулся. Шесть дней назад, если верить врачу. А кажется, прошла пара минут.

– Прости меня, – выговорил Деккер сквозь слезы.

– За что?

– За это все. Это я виноват.

– Сынок… – вмешался мой отец, но Деккер плакал и говорил.

– Я спешил, зачем я так спешил? Это я придумал туда пойти. Заставил тебя идти по льду. И бросил. Поверить не могу, что бросил тебя… – Он выпрямился, вытер слезы. – Я должен был сразу же прыгнуть за тобой, не дать парням меня удержать.

Деккер закрыл лицо ладонями. Я думала, он снова заплачет, но он сделал несколько глубоких вдохов – овладел собой. Затем посмотрел на мое обмотанное бинтами тело. Лицо его искривилось.

– Ди, я сломал тебе ребра.

– Что?

Вот этого я не помнила.

– Детка, он пытался тебя реанимировать, – пояснила мама. – Он спас тебе жизнь.

Деккер только молча покачал головой. Отец положил руки ему на плечи.

– Тут не за что извиняться, сынок.

В моем затуманенном лекарствами сознании – а наверняка лекарств во мне было полно – возникла картинка, как Деккер откачивает меня – мертвую. В прошлом году на занятиях по медицине меня поставили в пару с Тарой Спано, чтобы отрабатывать приемы реанимации. Мистер Гершман показывал, как класть руки на грудную клетку, и громко считал вслух, а мы делали вид, что реанимируем друг друга, но не вкладывали в движения никакой силы.

Тара, отбыв пациентом, устроила целый спектакль – поправила лифчик четвертого размера и произнесла:

– Я тебе скажу, Дилани, за всю неделю над моей грудью столько не трудились, сколько за этот урок.

Над моей грудью столько за всю жизнь не трудились – не то что за неделю, но я решила промолчать. Еще несколько дней после этого по школе усиленно бродили слухи, что мы с Тарой лесбиянки. А потом она доказала свою гетеросексуальную ориентацию при помощи Джима Хардинга, капитана школьной футбольной команды.

Я поднесла ладонь к губам и закрыла глаза. Губы Деккера касались моих. Его дыхание наполняло мои легкие. Его ладони были у меня на груди. Врач, родители, его друзья – все об этом знали. Это было слишком личное. То, что должно было принадлежать нам двоим, теперь стало достоянием общественности. Я открыла глаза и сразу же отвела их в сторону.

– Извините, но я должен провести полный осмотр, – сообщил доктор Логан, спасая меня из неловкой ситуации.

– Иди домой, Деккер, отдохни. Выспись, она никуда не денется, – сказал мой отец.

И он, и мама, и Деккер улыбались странными, заговорщическими улыбками, будто знали то, о чем я никогда не узнаю.

Палату заполнили медики. Они больше не подпирали стены: крутились возле меня, делали пометки в планшетах.

– Что со мной случилось? – спросила я, не обращаясь ни к кому конкретно. Горло сдавил спазм.

– Ты умерла, – с улыбкой ответил доктор Кляйн. – Я дежурил, когда тебя привезли. И ты была мертва.

– А теперь жива, – добавила доктор-женщина.

Доктор Логан придавливал мне кожу в разных местах и смотрел на реакцию, выворачивал руки и ноги, но я не чувствовала боли. Я вообще мало что чувствовала. Больше всего хотелось, чтоб он достал из меня трубки.

– Чудо, – произнес доктор Кляйн. Слово вышло легким, невесомым. Веки опустились.

Но я чувствовала себя иначе: тело было неимоверно тяжелое, будто его придавили к земле. Ничего чудесного. Все вполне приземленно: случайность, аномалия – вот верные слова. И благоговение перед чудом тут было неуместно.

Горло болело и отекло, было невыносимо трудно говорить. Хотя какая разница: вокруг так шумно, что и слова не вставить. Первый осмотр закончился, а люди все приходили и приходили. Медсестры проверяли трубки и аппараты, доктора всматривались в показания приборов. Папа бегал из палаты в палату, расспрашивал медсестер и врачей и делился с нами информацией.

– Завтра тебя переведут из травматологии, – сообщил он, и я очень обрадовалась, потому что цвет стен вызывал у меня клаустрофобию. – Проведут кое-какие обследования, тесты, как они говорят, и начнут реабилитацию. – Эта новость обрадовала еще больше, потому что с тестами у меня никогда не возникало проблем.

Мама выслушивала докторов, отбивая подошвой ритм, и кивала, когда говорил отец. Но сама все время молчала. Всеобщая неразбериха поглотила ее. Но она единственная никуда не уходила из палаты, стала константой, в которую я мысленно вцепилась изо всех сил, а она не отпускала мою руку: взяла мою ладонь в свою, а большой палец положила на запястье. Раз в несколько минут она сосредоточенно закрывала глаза. И я наконец поняла, что она считает мой пульс.

К вечеру количество трубок, торчащих из меня, уменьшилось. Медсестра по имени Мелинда укрыла меня одеялом до самого подбородка, убрала с лица волосы.

– Скоро начнем потихонечку вставать, детка.

У нее был глубокий, умиротворяющий голос. Она повесила очередной пакет с раствором для капельницы, проверила подключение.