Минка Кент - Девушки из хижины

– Следы, – отвечаю я, задыхаясь. Голова идет кругом, и комната вертится вокруг меня. – На дворе следы.

– Койот? Медведь? Кто? – спрашивает она.

– Ботинки. Большие ботинки.

Сэйдж идет к оконцу у двери, приоткрывает занавеску и смотрит во двор, но я оттаскиваю ее.

Мама говорила, что снаружи каждый сам за себя, и нам всем придется сделать все возможное, чтобы выжить. Она уверяла, что здесь мы в безопасности, называла наш дом крепостью, и я всегда думала, что это глупость, потому что ни от хорошего ливня, ни от сильного ветра домик защитить не мог.

Если в дом проникают стихии, то может проникнуть кто угодно.

Снимаю ружье, кладу на плечо и тянусь к ручке двери.

– Что ты делаешь? – спрашивает Сэйдж. Ее остекленевшие глаза напоминают кусочки отполированного мрамора.

– Собираюсь пройти по следу. – Не обращаю внимания на ком в горле, мешающий глотать, и на дрожь в пальцах, сжимающих дробовик. – Хочу осмотреть границы участка, но подозреваю, что человек уже ушел, и, по моим расчетам, следы приведут в лес, где мне придется остановиться.

Но если он затаился снаружи, то, возможно, увидев меня с ружьем, уйдет и не вернется.

Стиснув зубы, чтобы унять сердце, выхожу во двор, крепко зажав приклад дробовика под мышкой, и иду по отпечаткам ботинок в снегу. Слух наполняется скрипом снега под ногами и блеянием коз.

Не знаю, кто он и чего хочет, но я не буду прятаться, как трусиха.

Я не стану легкой добычей.

Впереди меня ребенок в магазинной тележке болтает ногами и пинает мать. Наблюдаю, как она хватается за них и опускает вниз. Малыш извивается. Мама шепчет что-то ему на ухо. Ребенок дуется. Она идет дальше, толкая тележку в конец прохода.

Уверена, что сцена повторяется в продуктовых магазинах по всей Америке, но я увлечена моментом, наблюдаю за ними в режиме реального времени и представляю себя на месте матери.

На ее спортивных брюках тут и там висят клочья золотистой собачьей шерсти, футболка мятая, но темные волосы собраны на макушке в блестящий пучок, как у балерины, и когда она поворачивается, я вижу ее профиль.

Хорошенькая даже с темными кругами под глазами, она так молода, что лицо кажется почти детским. На безымянном пальце левой руки тонкое золотое кольцо, украшенное крошечным бриллиантом.

Сжимаю ручку тележки и, оторвав от них взгляд, стараюсь припомнить, что мне нужно в этом отделе. Миндальная мука? Ксилитол? Темный шоколад без сахара для выпечки? Для меня это не главные продукты, но Брант сидит на какой-то свободной от сахара и клейковины мудреной палеодиете, которая, как он уверен, обостряет его творческие способности.

Ломаю голову, припоминая, что надо взять.

Нехватка сна в последнее время сказывается на моей кратковременной памяти. Несколько недель пробовала пить мелатонин в таблетках, но это кончилось кошмарами – очень специфическими ночными снами, в которых присутствуют мой муж, светловолосый ребенок и безликая женщина.

Стоя посреди продуктового магазина в маленьком городке, тешу себя надеждой, что я, быть может, выдумываю все это, и молю Бога, чтобы так и было.

Грезы о моей воображаемой семье посещают меня долгие годы. Воображаю, как муж фотографирует нашего ребенка и как я сама любовно размещаю снимки в альбомах. Мечтаю о поездках в родительский дом в Нантакете, где нашего маленького встречают с распростертыми объятиями, кружат и тормошат. Мама учит его готовить наше знаменитое овсяное печенье с малиной, а папа на своем «Парсивале III» – управлять парусами. Вижу лыжные прогулки в Вермонте и летние каникулы в Европе, тоскую по поздним завтракам с оладьями и беготне по магазинам перед началом нового учебного года в школах.

Если повезет, еще не все потеряно.

А если нет, то я потратила годы на пустые мечты и гадание на ромашке.

За последний год Брант отдалился, и все это время я думала, что виной тому усталость и застой в наших отношениях. Мне казалось, что нам нужно начать с чистого листа, и я была уверена, что мы к этому готовы.

Поэтому я начала подталкивать его к мысли о приемном ребенке.

Я называла это детскими шагами. Я давила и давила, изо всех сил, так, как давит отчаявшаяся женщина – хлопая ресницами и сыпя шутками, которые шутками отнюдь не являлись.

Бранту потребовалось время, чтобы созреть для этой идеи. В его нежелании я винила расписание предстоящих рабочих поездок мужа. Когда же он наконец согласился, я объяснила это его чувством вины за то, что непропорционально много времени он уделяет работе и мало – мне, а также тем фактом, что я никогда ни о чем его не просила.

Теперь я боюсь, что он просто тянет время, ждет подходящего случая разбить мне сердце и спалить нашу совместную жизнь дотла. Только не уверена, какой у него план… потому что у него есть слава, а у меня – деньги.

Дом. Автомобиль. Все это я купила на семейные деньги из моего трастового фонда. Не спорю, Брант сам прилично зарабатывает, но без меня его уровень жизни упал бы заметно. Не говоря уже о том, что возможность жить, совершенно не беспокоясь о деньгах, вообще неоценима.

Насколько мне известно, из своих заработков Брант не сберег ни пенни. В основном потому, что в этом не было необходимости. Наше будущее обеспечено, по крайней мере финансово. Мы всегда относились к его доходам как к деньгам на развлечения. Брант мог потратить их на что хотел, потому что он их заработал, и на самом деле мы в них не нуждались.

Если это действительно его ребенок, то, полагаю, бóльшая часть его заработков поступает сейчас матери девочки.

Должно быть, усталая мама с утомленным малышом, идущая впереди, почувствовала мой взгляд, потому что резко разворачивается в мою сторону и сурово смотрит в глаза.

Для меня это обычная вещь.

Я «чужая» с тех пор, как мы сюда приехали. И не имеет значения, что живу здесь больше десяти лет. Я до сих пор «та богатая сучка, что живет за городом». Люди видят мои аккуратные, без единой морщинки наряды, французские дизайнерские сумочки. Видят отсутствие озабоченных складок на лбу, мешков под глазами и считают, что они должны быть.

Когда-то, совсем недавно… были.

Я улыбаюсь, и выражение ее лица смягчается. Она понимает, что я ее не сужу, что я не такая уж неприступная, какой кажусь. И если бы я не боялась сойти за совсем уж невозможную чудачку, я сказала бы, как ей повезло ежедневно ходить в магазин в легинсах и с пучком на голове, пылесосить минивэн от раздавленных крекеров и составлять легкие, не противопоказанные малышам меню.

Чего бы я только ни отдала, чтобы ощутить столь полноценную усталость.

Отвернувшись, она меняет положение тела так, чтобы лишить меня возможности видеть ребенка. Словно не желает, чтобы я на него смотрела. И тут до меня доходит. Она решила, что я глазею на ее малыша.