Atago Zao - Мидас

Пролог

Однажды, там, где песок касается раскалённого неба, где усохшие ветви склоняются под палящим солнцем, там, где жизнь протекает скоротечно, словно капля крови по лезвию ножа, брёл в никуда путник.

Лохмотья его старой накидки развевались словно флаг. Флаг беспечности, свободы, которая была лишь мнимой тенью, падающей на каменистую почву. Шпоры сапог уступили былой блеск ржавчине. Они больше не издавали яркого звона, а лишь поскрипывали, наравне отголоскам его душевной боли.

Эта боль терзала его не из прошлого, а ждала в будущем. Зная это, путник шёл ей навстречу, пытаясь сыграть в последний в своей жизни поединок. Также как играл он заключительный аккорд его собственных песен.

Но всё это ждало его через какую-то милю пути, а пока он пел свою последнюю песню…

Акт 1

Рождение

Сумерки мягкой пеленой окутывали небольшое ущелье. Крик стервятников постепенно утихал, а шипение змей уже не отличалось от шелеста песка, гоняемого вечерним ветром.

Где-то там, в глубине, слышался звук старых ржавых цепей, которые, словно Атланты, из последних своих сил держали ветхую табличку «SALOON». Здесь был последний оплот цивилизации на несколько сотен миль вокруг. Место, куда путники заглядывали, дабы переждать неприветливые, ночные песчаные бури.

Были здесь и те, кто не покидал старого деревянного домика. Компания была разношерстной, каждый со своим характером и принципами, но все это меркло перед силой стихии, бушевавшей по ночам. Все они ждали рассветных лучей, словно напоминание, что пора покинуть гостеприимный уголок спокойствия и отправиться в путь. Кто-то возвращался в этот же вечер, кто-то следующей ночью, а некоторые уходили навсегда.

Домик трудно было заметить издалека, пески словно не хотели показывать его чужакам. Поэтому считалось, что если ты впервые в этих краях и нашел это пристанище, то удача на твоей стороне. К новеньким здесь относились с опаской, но всегда первая стопка была за счет заведения.

К слову, бар не был богат на разнообразие, но виски хватало всегда и на всех. Старый бармен никогда не жалел выпивки, порой даже переливал через край. Он понимал, что у путника это может быть последняя ночь в здешних краях.

Старик Кени. Так местные звали этого бармена, который был и поваром, всегда подавал на выбор мясо, либо жареные лепешки. Где он доставал продукты никто не знал, да и всем было на это плевать. Ведь если тебе налили и поставили тарелку, значит, до утра ты точно доживешь. Ну а когда со ступенек, которые здешние величаво звали их «сценой», играл на своей гитаре Он, ты и вовсе забывал о своих проблемах.

Местные звали его Мидас. Говорили, что руки у него золотые, и не напрасно. Ведь когда он касался своих струн, воздух вокруг превращался в патоку. А стоило услышать его пение, время тут же замирало и возникало одно единственное желание – лишь бы ночь длилась вечно.

Его длинные черные, словно грива Буцефала, волосы двигались в такт вибрациям струн. Щетина покрывала изрезанное горячими песчинками лицо, а в глазах была боль, которую невозможно было скрыть.

Вся эта боль, как тягучий мазут просачивалась через его песни. В каждой ноте, в каждом звуке, она растекалась по трухлявому полу старого салуна. Звук старой медной оплетки вырывался из-под грифа и разливался золотым эхом в старых покосившихся стенах.

Когда он пел, казалось, даже мыши в полу не шуршат, боясь потревожить ту атмосферу, что воцарялась с первым касанием струн. Его слушатели частенько роняли скупые слезы, чистые как хрусталь. Эта маленькая крупица света и доброты, давала музыканту смысл, то, ради чего стоило бы жить.

Но не все смогли в эти тёмные времена сохранить в себе человечность. Были и те, кого прозвали Пустынными Гиенами. Смысл их существования сводился к уничтожению всего, что попадало в их поле зрения. Высокие, худые, слегка сгорбленные, с пальцами как рыболовные крюки, в тёмных одеждах, сплошь засаленных и прокуренных, но всегда с начищенными, золотыми шпорами на сапогах. Их глаза, затянутые серой дымкой, беспрестанно искали жертв. Звяканье шпор, для повстречавших Гиен, было предсмертным звуком в жизни, далее лишь выстрел и темнота.

Судьба всегда была благосклонна в старику Кени и его маленькому бару. Мерзкие странники не доходили до уютной обители скорби. Но сегодня удача отвернулась от них. С юго-запада двигались четыре длинных фигуры.

Атмосферу умиротворенности, стук хрустальных слез о столешницы, потрескивание табака, бархатные переливы голоса и золотой отзвук струн, прервал выстрел.

Дверные щепки, разлетелись стаей шершней. Несколько щепок впились в плечо молодого парня, сидевшего недалеко от входа, распоров белую сорочку и выпустив несколько капель крови. Ещё парочка осколков разбили керосиновую лампу. Пламя жадной рыжей собакой кинулось на пол и начало растекаться.

В разгорающемся зареве пожара, настроение умиротворенности резко сменилось яростью. Стоял гул из свиста пуль, бьющегося стекла, людских криков, а в воздухе повис едкий запах пороха, горящего дерева и крови.

Люди всеми силами пытались защитить свой уголок спокойствия, но темные, длинные фигуры в фетровых шляпах, устраняли одного за другим и со скоростью молнии приближались к Мидасу.

Путник осознал, что они пришли за ним. Зачем? Почему? Мгновение оставалось для того, чтобы суметь защитить себя и свой инструмент, поэтому он отбросил эти вопросы и сам ринулся в атаку на самого близкого из гиен, но не успел. Ему не хватило какой-то доли секунды. Пуля прошла в районе ключицы навылет.

А дальше лишь темнота.

Он еще не сыграл своей главной песни, еще не рассказал о своей самой сокровенной боли, которую даже пока еще не знал.

*****

Первое, что бросилось в глаза – едкий цвет песка, отражающего заходящий ярко-оранжевый диск на горизонте. Грудь ломило от невыносимой боли, а во рту ощущался привкус железа.

Он выжил.

Он был бы рад, что судьба дала ему еще один шанс, если бы не куски дерева и остатки струн, лежавшие безобразной грудой рядом с ним.

Гиены рвут на части все, к чему прикасаются, нельзя об этом забывать.

Есть ли смысл продолжать путь, если ты потерял самое дорогое? Человек с золотым сердцем, как его называли местные, мог порождать золото, касаясь струн. А теперь? Ему даже нечего коснуться. Ощущения от песка, царапающего лицо на ветру, не сравнятся с той болью, что испытывал в тот момент Мидас.

Он поднял свой взор к заходящему солнцу. Ему представилось, что также подходит к закату его жизнь, что он останется один на один с этой пугающей темнотой навечно. Неизвестностью, которая забирала всех, кто осмеливался выйти в пустыню, когда сумерки окутывали планету.