Андрей Калиниченко - 90

Около полудня, впрочем за окном была такая серость, что сложно было бы сказать, что это было не три или четыре часа дня, если бы до этого я не посмотрел случайно на часы «Электроника», висевшие в закутке сестры, Виктора выключило. Вообще тогда никто не испугался, не ахнул, даже не сразу стали звать персонал. Не то чтобы смерть была с нами рядом, у нас никогда не было случаев гибели пациентов. Как правило, наш контингент тихо и мирно умирал в лазарете от старости, или может от инсульта, инфаркта, в общем, все происходило естественно, но еще не было ни разу, чтобы кто то умер у нас на отделении, просто его выключило так спокойно и буднично, что никто поначалу не понял, что вообще что то случилось. Виктор сидел и с напряженным взглядом (я так думаю, в этот момент я его не видел), как будто его ангел спустился к нему на плечо и тихонько шепчет ему на ухо – слон не е7, как вдруг упал лицом вперед прямо на доску, отломав у черного ферзя верхушку. Эдакий Голиаф, покончивший одним махом со всеми раздорами на территории государства в 64 квадрата площадью. и остался лежать неподвижно, с открытыми глазами, в которых уже не было ни потерь, ни напряженности, только пустая чернота зрачков.

– Витя! – возмутился Могулов, его нынешний соперник, который уже видел свою победу. – Вить!, Ви.. ой блин.. Ребята, мужики! Витьке плохо ребята, надо… доктор! доктор, Смирнов в обморок упал, доктор! – Ребята сбежались, хотя какие ребята, нам уже всем за 35 было, подняли его голову, Могулов с Черновым Пашей оттащили его на кровать в ближайшем боксе. Все остальные с отделения (к слову сказать, нас на отделении было 14 человек), посеменили следом. Лупырь, санитар наш, уже пыхтел в нашу сторону с аптечкой в огромных ручищах. Витьку взгромоздили на койку, распахнули халат, Лупырь приник к его груди. Все смотрели с удивлением разглядывая торс Виктора. У нас к счастью не была принята общая помывка, пациентов пускали в душевую по очереди, и никто никогда не видел Виктора без одежды. Когда я посмотрел на его грудь, живот, то я был очень удивлен, как может случится такая ситуация, при которой вся, абсолютно вся верхняя часть тела выглядит так, как будто ее долго держали в соляной кислоте, а потом натирали на терке, но при этом лицо не содержало никаких признаков того, какую трагедию пережило тело. Весь его торс был покрыт грубыми рубцами и спайками, рытвинами… в общем это было очень страшно, даже для такого невпечатлительного человека, как я.

– Да не, живой, все нормально – сказал Лупырь, убирая голову с груди, – офигеть покоцаный, да?

– Вообще, ужас, как такое… что произошло интересно – рассуждали пациенты с неприязнью и одновременным интересом разглядываю шрамы.

– Ну давай, Витяяя, просыпайсяяяя, давай, давай, давай! – Лупырь хлопал его по щекам, дергал и толкал из стороны в сторону, но все это было напрасно, Смирнов не подавал ни одного внешнего признака жизни, однако дыхание и сердцебиение Лупырь слышал четко.

– Надо Большакова звать, вдруг удар какой нибудь? Мужики не толпитесь у него, я форточку открою, ему воздух нужен, Сейчас Большакова приведу – с этими словами он спешно удалился. Лупырь стебался над нами, он до этого работал на стражном отделении, где были большей частью только полностью отмороженные ублюдки, которые несмотря на всю кровавость и жестокость совершаемых ими деяний, были признаны невменяемыми, и отправлены на поправку здоровья за счет налогоплательщиков. Лупырь был крут и жесток нравом, а также, славился некой особой изобретательностью в деле унижения себе подобных, частенько поколачивал больных и придумывал «познавательные игры», так он их называл, в которые обычный человек вряд ли согласился бы поиграть после полдника, да и вообще не согласился бы никогда. Поэтому, часто люди, которые попадали на стражное по «закосу» под ненормального, быстро вскрывались в таких сомнительных развлечениях, а Лупырь на фоне этого сохранял свое место. Но однажды случилось непоправимое и непредвиденное событие, во время одной из «игр» у одного из пациентов неожиданно оказалась бутылка для растворов под капельницы. Обычная стеклянная бутылка с резиновой рыжей пробкой… конечно, ну да, можно порезаться ей сильно, ударить по голове, нанести травму… Но данный владелец этой бутылки смог уложить двоих, и еще троих, включая Лупыря, смог ранить, и очень серьезно. В конечном итоге бунтаря оглушили, ударив сзади тяжеленным стулом. Через два с половиной года у него в месте удара началось какое то воспаление, которое сожгло его буквально за три недели. Сам же Лупырь, он же Лупырев Игорь Сергеевич, получил травму глаза, однако сам глаз не потерял, а также девять швов до уха. Ну да, а еще выговор за ЧП на отделении в его смену, после которого его решили спустить на объект попроще и он осел к нам. У нас контингент попроще, но с играми и прочей хренью пришлось завязать. У кого то из нас были родственники, и многие попадали сюда просто по обострению, статуса режимного объекта наша больница не имела, поэтому грязь, появись она в этих стенах, могла бы долго плутать в цепочках коридоров и лифтовых шахтах, прятаться в темных кладовках, на все равно выползла бы наружу зловонными потеками расползлась бы по газетным статьям и тогда Лупырь точно бы плохо кончил. Посему, он принял решение, в ущерб своим действительным, поганым желаниям, нажать на дисциплину. Я думаю, что в результате его стараний, мы спокойно могли бы отдохнуть в армии после больницы. Но сейчас, вспомнив случай, который низвергнул его с престола старшего смены на простого санитара, Лупырь заволновался. Сначала шагом чуть быстрее обычного он дошел до коридорной двери, а за ней уже просто понесся вперед со всех ног. Понесся за Большаковым, человеком спокойным и очень взвешенным, даже чересчур взвешенным во все, чем бы он не занимал свою голову. Вообще, Большаков психиатром по большому счету не был, он был неплохим терапевтом, но после развала союза, ручеек денежного довольствия в родной поликлинике иссяк настолько, что Льву Юрьевичу пришлось проявить определенную смекалку, и потерпев несколько раз неудачу на поприще недвижимости и производстве пуговиц на собственной кухне, он понял, что лучше попытаться соваться в медицинскую среду, среду, где он уже имел некий положительный опыт и мог лавировать хоть между какими-нибудь подводными камнями. В результате, через почти три года мытарств, он смог устроиться по знакомству психиатром в больницу, где умели сливать деньги и выполнять бюджет. Правда пришлось пробовать себя в роли штатного психиатра, за место предыдущего, убитого в подъезде за двадцать рублей и буханку дарницкого в нарезке, что естественно, мягко говоря, расходилось с его знаниями, но имея вокруг себя толковых санитаров (Лупырь не в счет), обзаведясь хорошими связями с провизорами в больничной аптеке и проштудировав вечерами около двух десятков творений по психологии, Лев Юрьевич худо бедно наладил какое то лечение своих подопечных. Кроме того, при разговорах с кем бы то ни было, его взвешенность заставляла слова из его рта не вылетать, а вылезать аккуратненькой колбаской, а потом тихонько падать на стол и медленно расползаться, наполняя помещения. Когда он говорил с вами, создавалось ощущение, что вы находитесь в вязком густом масле, и аккуратно и медленно, доже отчасти вкрадчиво произнесенные слова потихоньку, буква за буквой мммедленно проникают прямо к вам в мозг, миную ушную раковину, барабанную перепонку и всякие другие премудрости слухового аппарата. Еще казалось, что слова от Большакова двигались в пространстве не со скоростью звука, а значительно медленнее, подчиняясь другим законам мироздания. Поэтому, при разговоре с ним создавалось впечатление, что это человек говорит вам четко проверенную, высокоорганизованную и рафинированную истину, что впрочем, во многом было правдой. Плюс ко всему, Большаков был хорошим общим врачом, он действительно много знал в медицине. Думаю, где – нибудь на загнивающем западе, Лев Юрьевич был бы хорошо оплачиваемым серьезно развитым специалистом, но у нас, а тем более в лихие девяностые, он был просто уважаемым в стенах нашего заведения человеком. Кстати он часто в своей манере отчитывал и Лупыря, защищая наши интересы, что увеличивало нашу симпатию к нему. И он единственный в больнице, кто бы мог действительно и оперативно сделать что нибудь для спасения человека. Они с Лупыревым вернулись спустя минут семь. Большаков хромал практически на бегу, был похож на капитана Флинта из мультика «Остров сокровищ». Всему виной гололедица, год назад упал и сломал ногу в колене. – Пустите хлопцы, пустите, спасибо говорил размеренно Лев Юрьевич, проходя к Виктору. – Игорь, ты взял нашатырь? Смочи немного… и дай фонарик пожалуйста… Ага, все нормально, глазки, глазки… Че то хреново с глазками то, Игорь, зрачки никак вообще, нашатырь дай… Да не флакон, Игорек, ватку давай! Ага, ну-ка, ну-ка. Витяяяя! Витяяя!. Но сколько бы он не звал его, не теребил, Виктор оставался неподвижным и не реагировал ни на что, однако его сердце продолжала мерно отстукивать свой отмеренный Господом ритм, спокойное дыхание не менялось, в общем как сказал потом Большаков, его разум жил своей отдельной жизнью какое то время. Смирнова поместили этажом выше, на другое отделение. Вызывать скорую не торопились, хоть и понимали, что Витя мог быть в коме, и умереть при отсутствии помощи, однако признать свою некомпетентность не торопились, плюс надо было учитывать, что Виктор – пациент психиатрической больницы.