Данила Решетников - Мои глаза открыты. Станция «Сибирская»

Это была Надежда Семеновна. Учитель русского языка и литературы. Она обращалась к Кристине весьма обоснованно. Образ высокомерной девицы, после состоявшейся заварушки, уходил корнями в послевоенный образ бабы-яги, засевшей в окопах. Размазанная помада, потекшая тушь и, никак не находившие себе места на голове, длинные русые волосы.

– Да Лаврова ненормальная! – рассерженно возмутилась она, уверяя все окружение в своей правоте. – Набросилась на меня с криками! Ее вообще в психушку посадить надо!

В ту же секунду в мою обеспокоенную фигуру устремилось сверкающее око изумленного педагога. Ей, кажется, было без малого шестьдесят. Или уже шестьдесят. Я не помню. В ее пристальном взгляде отразилось вполне логичное удивление. Всему виной – моя репутация. Я, конечно, не ангел, но в подобного рода курьезы уж точно не попадала. А вот мнение о личности Кристины Скворцовой у нее должно было сложиться иное. В связи с чем, в глазах Надежды Семеновны теперь читалась попытка выстроить правильную картину. Я же, в свою очередь, услышав все обвинения, снова повернулась назад к потерпевшей.

– Ты сама виновата! Говоришь всякую ерунду, а потом жалуешься! Дура!

– Так, хватит! – оборвала, едва не начавшиеся баталии педагог, после чего прошла к своему столу и уселась за ним поудобней. – Приводим себя в порядок и готовимся к написанию диктанта! Контрольного диктанта, ребята! – уточнила она.

Я выдохнула.

– А мне скоро уезжать, Надежда Семеновна, – умиротворенно произнесла я, надеясь услышать слова напутствия от взрослого человека.

Она отложила в сторону ручку вместе с журналом и снова сконцентрировалась на мне. Ее глаза не были слишком добрыми.

– Куда это ты собралась, Лиза?

– В другой город, – ответила я, не сводя очей с кружащих возле окон, на улице, двух маленьких пернатых созданий. – В Тольятти, – мечтательно добавляю. – Буду играть в гандбол за один из лучших российских клубов.

Было видно и дураку, что спорт Надежде Семеновне абсолютно безразличен как деятельность, а значит и все, связанные с ним, ценности рушились и являлись второстепенными. Боже, какой пустяк.

– Мм, то есть учиться-то ты теперь, забросишь окончательно? – подозрительно осведомилась она.

Пластинка в моей голове начала заедать.

– Почему? Нет, конечно.

– Да, да. Я уже, наверное,…ну сколько? Раз, этак, двести слышала что-то подобное, – ехидно улыбнулась классу учительница. – Им поначалу делают снисхождения школьные педагоги, затем доценты и профессора в вузах. А в итоге в их голове ничего не откладывается. Почти все они забросили спорт еще совсем молодыми. А работать идти не могут. Они попросту не умеют! – ее глаза превратились в блюдца, а ладони направились к нам. – Семью продолжает содержать лишь один из супругов, таща на себе эту непосильную ношу, а второй элементарно спивается. Великий спортсмен! И остаются они у разбитого корыта…

– Мне кажется, это неправда! – взбешенно взрываюсь я. – Я такого не допущу!

На лице Надежды Семеновны порхала ирония. Злая, вредная, такая противная, мать ее, дурная ирония.

– Я серьезно, – не унимался мой внутренний мир. – Учебу бросать я не собираюсь.

Кто-то мерзко хихикал на заднем плане. Педагог улыбнулась.

– Все уже отлично тебя поняли, Лиза. Не срывай урок. У нас контрольный диктант, между прочим.

Ее речь становилась черствой. Ирония – неприкрытой, а недовольство темой данного разговора серьезно и далеко не в лучшую сторону выталкивало с весов баланс моей детской психики. Мне было плохо. Я чувствовала, что всем наплевать. Голова шла кругом. Я была в одном шаге от всепоглощающей меня маниакальной депрессии.

– Вы знаете, Надежда Семеновна, я, наверное, пойду, – судорожно выдавила я из себя.

Она не обратила на эти слова никакого внимания, продолжая зачитывать тему диктанта. Я огляделась. Все склонили головы к тонким тетрадям, взяли ручки и с невозмутимым видом записывали за нею. «Им пофиг, Лиза», – вносило ясность мое сознание. «Абсолютно пофиг».

Я встала в холодном молчании. Мои движения выглядели так, будто я больна смертельным заболеванием. Как рыба, начинающая гнить с головы, но без бабла на лекарство от этого, а народных способов исцеления, однозначно, не знающая.

– Счастливого пути, Лаврова, – кричала в спину моя ненавистница, когда я была уже у самой двери.

Сидящий за первой партой третьего ряда, Дима тут же вцепился в мою руку.

– Лиза, с тобой все в порядке? – насторожился он. – Может тебе помочь?

По классу покатились злые насмешки.

– Ага, помоги. Спаси ее от одиночества! – вновь прозвучал гадский крик.

Я будто на мгновение задремала. Видно ничего не было. Голоса, казалось, звучали столь отдаленно, что я едва могла различить громкий от тихого, женский от мужского, а искренний от фальшивого. Мою дремоту нарушил все тот же Дима, одернув за руку. Глаза были на мокром месте. Я взглянула на него через эту ширму. Все расплывалось.

– Нет, Дим, спасибо. Все хорошо, – проникновенно улыбнувшись ему, ответила я, после чего вышла и аккуратно прикрыла за собою дверь кабинета.

* * *

Выбежав из школы и собрав на ботинки всю грязь, которую часом ранее так скрупулезно и бережно избегала, я доковыляла до остановки и решила, что на этот раз общественный транспорт пусть мчит меня с пересадками.

За его окнами было все так же мрачно, поэтому я старалась в них не смотреть. Тут еще батарейка на телефоне как назло села, да и время обмануть, как оказалось, не так уж и просто. Я угодила во все возможные неприятности. То попала в пробку, абсолютно недвижимую из-за аварии; потом был переезд, потом еще что-то было. В общем, так здорово и весело я давненько не проводила время. Ну а кульминацией дня стала подмена – я, смывая собственные мысли в старый желтеющий унитаз, села не в свой автобус и в ожидании другого, на остановке без крыши, попала под проливной дождь. Ненавижу осень.

Часа через три вся мокрая и несчастная, словно пухленькая кондукторша, стремившаяся облапошить своего пассажира, но внезапно пойманная на этом, я стояла посреди комнаты с диваном, телевизором, столиком из стекла и окном. Серым пустым окном. Влажную одежду я сбросила на пол, а сама, натянув пижамные шорты, уселась в мягкое кресло. Дома по-прежнему не было ни души.

Тоска, печаль и депрессия подобрались уже к самому кончику носа, поэтому мне приходилось запрокидывать назад голову, чтобы не захлебнуться в их отстоявшемся водоеме. Я кинулась к стенке. Шифоньер у бабушки новый, а вот библиотека, отродясь не менялась. Большинство книг были покрыты таким слоем пыли, что невольно создавалось впечатление, будто их накрыли ковриком из песка. Вытянув одну из таких с верхней полки, я только с помощью трех дуновений избавилась от соринок и повернула к себе обложкой. Чарлз Диккенс. «Оливер Твист». Я упала обратно в кресло и начала читать.